что ли. По их убеждению, мы сами выбрали свой незавидный жребий, когда пытались что-то изменить. С их точки зрения, воевать с богами было в высшей степени самонадеянно, неразумно и непрактично.
Я тоже пытался сражаться с богами и проиграл. Впрочем, как говорят в таких случаях все побежденные, на этом жизнь отнюдь не остановилась. Я перебрался в Эдинбург, чтобы зарыться в книги и древние трактаты. Я не надеялся исправить причиненное мною зло, но я мог преподавать, мог воспитывать своих студентов и заботиться о них. Я мог просто любить их, наконец… И другого способа выжить я не знал.
Но все это было давно — много лет назад. Теперь же я сидел в поддельном кафе в поддельном шотландском городе и пил поддельный кофе на планете, которую отделяло от Земли не столько непомерное расстояние, сколько непреодолимая технологическая пропасть. Ни один земной астроном до сих пор не имеет ни малейшего представления о том, где находится Каледония. Сгудонцы нашли эту планету и, руководствуясь какими-то своими, совершенно не понятными нам соображениями, приготовили для проживания человека (как они это сделали — тоже остается загадкой). Когда же Каледония была готова для освоения, они просто привезли сюда людей — всех, кто пожелал перебраться в колонию, так что мне оставалось только удивляться неисповедимости путей Господних, которые привели меня от столь ужасного прошлого к удивительному настоящему.
Отвечая своим мыслям, я слегка покачал головой. Дождь по-прежнему барабанил в окно, но в кафе было сухо, уютно, и слегка остывший кофе пах все так же чудесно. Вскоре ливень ослабел, и я, допив кофе и поблагодарив хозяина, снова вышел на улицу.
С самого начала Льюкарс представлялся мне гораздо больше и старше, чем он был в действительности — чем он имел право быть. Вряд ли в нем жило больше тридцати тысяч человек, а казалось, что больше. И, разумеется, город не мог быть старым, поскольку колония была основана совсем недавно. Только теперь я понял, что, должно быть, следы дождей, размывших и обесцветивших краски на стенах зданий, а также выщербленные ступени домов и магазинов создавали это ощущение древности. Именно благодаря этим следам Льюкарс выглядел так, словно его история насчитывала несколько сотен лет.
На самом деле городу едва исполнилось двадцать пять лет, но этот срок оказался достаточным, чтобы мягкий камень начал крошиться и выветриваться, а частые дожди оставили свои следы на стенах домов и оградах. А это, как я догадался, было важно, чтобы те, кто жил здесь, перестали ощущать себя пришельцами, чужаками. Только глядя на начавшие ветшать фронтоны знакомых зданий, иной колонист мог бы, вздохнув, сказать, что у Льюкарса уже есть своя история, что он сам — история. А что, как не общая история, способствует сплочению народа, выработке у него лучшего осознания своей общей судьбы?
Само название города содержало совершенно недвусмысленную подсказку или, если угодно, намек. Шотландский поселок Льюкарс, в честь которого получил название этот город на берегу чужого океана, являлся, фактически, некрупным пересадочным узлом, расположенным вблизи заброшенной базы Королевских ВВС. Сев в Льюкарсе на автобус или взяв такси, можно попасть в Сент-Эндрюс, а один из поездов доставит вас в Данди или Ферт. Ничем другим Льюкарс не примечателен.
Но в нескольких милях от этого скучного пыльного поселка на самом берегу залива до сих пор видны выступающие из торфа ряды камней. Это остатки фундамента древней крепостной стены, которая когда-то давно — больше двух тысяч лет назад — окружала римский форт. Сам император Септимус Северус, будучи в зените славы, однажды побывал здесь, на северной границе Империи, и глядел с этой стены на залив Сент-Эндрюс и молчаливые Грампские горы, где обитали пикты — загадочный, дикий народ, покрывавший тела своих воинов синеватыми татуировками.
Обо всем этом я думал, шагая по мокрой парковой дорожке и глядя на пасмурное небо. Льюкарс тоже был границей империи, затерянной в пустоте Вселенной крохотной пересадочной станцией. Не потому ли и я прилетел сюда? Разве не желал я пересесть на другой поезд и окончательно изменить свою жизнь, в которой повидал так много, а сделал так мало?
Я где-то читал, что перелетные птицы на Земле находят дорогу при помощи ультразвука. Звуковые образы далеких морей ведут их по правильному пути в теплые страны, где достаточно еды и где им ничто не угрожает.
Некое подобие этих ультразвуковых колебаний связывало, должно быть, Льюкарс и сгудонские корабли. Сначала я ничего не слышал и не чувствовал, но люди вокруг меня начали останавливаться и наклонять головы, словно прислушиваясь. Должно быть, они чувствовали то, что мне, чужаку, было недоступно.
Потом и я услышал — нет, скорее, уловил какой-то далекий гул. И — о, Боже! — я узнал его! Прошло больше пятидесяти лет с тех пор, как эта низкая вибрация впервые отдалась во всех моих костях, в каждой клеточке моего тела, но я не забыл, нет!.. Я помнил, узнал!
Люди вокруг меня уже двинулась куда-то, и я последовал за ними. Сначала нас было совсем мало, не больше полутора десятков, но вскоре — я и сам не заметил, когда это произошло — в парке собралась толпа человек в двести, и люди продолжали прибывать. Когда мы наконец подошли к центральному холму парка, нас было уже около тысячи. Вокруг яблоку негде было упасть, однако на самый холм никто не поднялся. Колонисты — и старые, и молодые — стояли молча и, задрав головы к небу, ждали.
Я не посмел спросить, что, собственно, происходит. Вместо этого я тоже поднял голову и, заслонив ладонью глаза от солнца, которое начало пробиваться сквозь редеющие облака, стал смотреть в небо. Прошло сколько-то времени, и из толпы раздался глухой ропот; он все нарастал, и вскоре я увидел на фоне серых туч огромный белый китообразный корпус, который опускался все ниже. Это был сгудонский визголет, и толпа разразилась ликующими воплями.
Мне, человеку с прошлым — с таким прошлым, — подобная реакция должна была показаться более чем странной, и все же я не удивился. Ведь всем, что имели колонисты, они были обязаны появлению таких вот кораблей. Их благополучие и самая жизнь зависели от Сгудона; белые визголеты и огромные грузовозы, которых они никогда не видели, но которых с нетерпением ждали, были той нитью, которая связывала колонистов с их сгудонскими покровителями и благодетелями.
Визголет один раз прошел над парком, так что я разглядел его тень, быстро скользившую по самым низким, самым редким и почти совершенно прозрачным облакам, и, развернувшись, пошел на посадку на тот самый холм, куда так никто и не поднялся. Этот корабль был таким же белым, сверкающим и совершенным, как тот разведчик, который я первым из землян увидел много лет назад. Несмотря на свою режущую глаза белизну, он почему-то представлялся мне теплым на ощупь. И, как и прежде, визголет выглядел воплощением мощи. Неземной мощи и могущества.
На несколько мгновений корабль, выпустивший белые, как у чайки, крылья для движения в атмосфере, завис на высоте нескольких сот футов от земли. Как ни странно, я не слышал ни высокого, визгливого воя, ни натужного рокота двигателей, уравновешивавших силу притяжения планеты, хотя в моей памяти эти два звука были навсегда связаны с обликом белого кита, опускавшегося на землю из поднебесных высот, словно на дно океана. Мои уши различали только глухой рокот, становившийся громче по мере того, как сгудонский корабль-разведчик садился на холм в центре парка.
Прошло несколько томительных минут, и визголет опустился на холм. Утробное урчание двигателей смолкло, в корме открылась диафрагма люка, и на пандусе пологого трапа, выдвинувшегося из молочно- белой брони, показалась фигура сгудонца — дельфиноголового существа, с комичной важностью ступавшего на коротеньких толстых ножках. По совести сказать, не очень-то они симпатичный народ — эти наши благодетели и владыки.
Сгудонец оглядел толпу, потом поднял руку и чуть заметно взмахнул ею, приветствуя людей. В ответ раздался дружный вздох, который мог означать и приветствие, и благодарность, и преклонение, и раболепный восторг. Я почти сразу заметил, что на сгудонце не было персонального защитного устройства, какие они всегда носили на Земле. Такое устройство создавало вокруг обладателя нечто вроде защитного поля, которое своим мерцанием и негромким потрескиванием напоминало окружающим, кто является хозяином положения. Очевидно, в мире, который сгудонцы создали для своих друзей-землян, они не считали нужным использовать подобные устройства, хотя им не могло не быть известно о недавних взрывах. Сгудонцы, несомненно, считали, что старые колонисты и младокаледонцы могут убивать друг друга сколько им угодно, но ни одна группировка не осмелится перерубить питавшую их пуповину и причинить вред тем, от кого зависело само существование колонии.
