— А где же «Водолей»?
Справа виден новый гараж со стоянкой, высокий, массивный и бездушный.
— В моем его тоже снесли, — говорит другой Джоэл. Еще двое подтверждают печальное известие. Четвертый говорит что-то о порнографии. А Джоэл слева от меня объявляет с явным удовольствием:
— А я купил мой. Купил, перестроил, и теперь там городской центр изящных искусств.
Чуть нагнувшись вперед, я разглядываю номера на их рубашках. Сто одиннадцать и подряд до ста пятнадцатого. Затем сто семнадцать. А где же сто шестнадцатый? Или нашел для себя что-нибудь поинтереснее? Хочу спросить, но у меня пропал голос.
Упоминается название фильма, и тот же Джоэл спрашивает:
— Где ты видел его в первый раз?
Один из них фильма вообще не видел.
Двое видели много лет спустя на DVD.
Но трое впервые смотрели его в «Водолее». Затем Сто Одиннадцатый спрашивает:
— А с кем? — и все настороженно молчат. Трое Джоэлов многозначительно и хитро косятся на меня.
С Полиной. Вот ответ.
— К чему это вы? — бормочу я.
Джоэл справа — Сто Семнадцатый — дружески хлопает меня по плечу и объясняет:
— Мы только что шагнули сюда и пытаемся установить, где наши жизни расходятся. В такую вот игру мы сейчас играем.
— А, так! — умудряюсь я выговорить. — И сколько же вас ухаживало за моей женой?
Сто Семнадцатый спрашивает:
— А кто твоя жена?
— Полина Гэмбл, — догадывается другой.
Я быстро киваю.
Наступает секундное молчание, затем пятеро поднимают руки. Торжественное выражение на их лицах несколько подпорчено мальчишеским злорадством. У них вырываются смешки. Кто-то говорит:
— В старших классах. А трое других признаются:
— И потом тоже.
Я гляжу на эту троицу.
— Вы с ней поженились?
Двое отвечают «нет».
— Так за кого она вышла? — вынужден спросить я.
— За тебя, — отвечает один из них. — Через год после того, как я бросил Стэнфорд.
— Не помню, — говорит кто-то еще.
Тут третий Джоэл ловко возвращает их к игре.
— Вот здесь мы и расщепились, — говорит он. — Где-то на четвертом курсе колледжа вроде бы. — И он быстро взглядывает на меня. Его глаза говорят все.
Сто Тринадцатый.
Я хорошенько запоминаю этот номер. Затем откидываюсь и пропускаю мимо ушей жужжание разговора. Теперь важен только неясный ход моих мыслишек.
Мы поженились на третьем курсе.
Не было ничего особенно романтичного или драматичного в том, что мы снова оказались вместе. Просто это должно было случиться. Годом раньше я собрался с духом и поехал к ее родителям — Полина все еще жила у них — и, сидя на бугристом диване в тесной комнате, служившей им гостиной, я сказал ей, что был дураком и эгоистом, и не жду, что все снова вернется. Но если она не против, мы могли бы иногда пообедать вместе или сходить в «Водолей» на новый фильм.
Полина обрадовалась, но сохранила благоразумие.
— Начинать надо с главного, — сказала она мне напрямик. — Моя цель остается прежней. Я хочу твердой определенности. С тобой или без тебя.
И вот тогда я сказал ей:
— Я тоже хочу определенности.
Сказал с безоговорочной уверенностью человека, который наконец-то понял веление собственного сердца.
Лео сидит перед телевизором. Он в наушниках, на коленях раскрытый учебник, но у меня впечатление, что он не читает, не слушает музыку и даже не смотрит омерзительный сериал. Он просто сидит тут в ожидании. А теперь ожидание кончилось, и он может рыкнуть на меня: «Ты очень поздно» — с гневом четырнадцатилетнего подростка.
Я сознаюсь, что «меня задержали», и тут же спохватываюсь. С какой стати я должен просить прощения у собственного сына?
Лео бьет меня взглядом.
— Что такое? — спрашиваю я. Но тут же мне в голову приходит более важный вопрос, во мне вспыхивает паника. — А где мама?
— В спальне, — говорит он, а потом с мрачной угрозой добавляет: — Полчаса висит на телефоне.
— С кем?
— Да с ним же, — бормочет Лео.
— С тем, который звонил раньше? С Номером Девять?
Моя тупость окончательно выводит его из себя. Лео мотает головой, утробно буркает, потом объясняет:
— Не знаю с которым. Но все равно с НИМ.
Я застываю на месте, ожидая, чтобы мои чувства определились.
Моя апатия приводит Лео в бешенство. Он громко захлопывает учебник, потом говорит:
— В школе есть один чувак, Марк Эшер.
— Эшер? Почему эта фамилия мне вроде бы знакома?
— Ты учился в школе с его предками, — объясняет мой сын. — Его мать была тогда самой лучшей маминой подругой.
— Я помню. Ну и что она?
— ОН начал ходить мимо их дома, Номер вроде… не знаю… Восемьдесят с чем-то. ОН явился из своего мира с мешком брильянтов и купил себе новый «мерседес», и приехал к ним, и пригласил маму Марка…
— А его родители?..
— Ну да. Они все еще женаты! — Мальчик зол и вот-вот расплачется. Я очень давно не видел его таким. — А теперь она ушла из дома. И даже говорит о том, что отправится с этим долбанным подонком в его…
— Не выражайся! — одергиваю я его.
Он смотрит сквозь меня и договаривает:
— … в его долбанный мир. Хочет навсегда бросить нашу Землю.
— Твоя мать никуда не отправится, — говорю я ему.
Наконец, собравшись с силами, я иду к двери в спальню и приказываю оставаться на месте мальчику, который даже не встал.
Дверь спальни закрыта, но не заперта.
Я слышу негромкий голос Полины, потом он умолкает. Но она не старается ничего от меня скрыть. Она даже словно не заметила, как я вошел. Сидит, прислонившись к горе подушек, рядом коробка бумажных носовых платков, а в свободной руке комкает промокший квадратик папиросной бумаги. Голова у нее наклонена набок. Она слушает голос, который я начинаю различать, когда подхожу к кровати. В последний момент она взглядывает на меня, мокрые ресницы моргают, и она печально смотрит мне прямо в глаза.
