грифельную доску. — Как твой папа, Кэнди? Я когда-нибудь рассказывала…
— Да-да. И еще раз да, — сказал я. — Все, что обычно, пожалуйста.
Если бы я выдумал эту историю, здесь бы она и закончилась. Но в реальной жизни всегда бывает что-то еще, о чем необходимо упомянуть. Этим вечером по пути к Беличьему Кряжу (горе) мы с Кэнди остановились у санатория. Виппер Вилл спокойно сидел в своем кресле, поглаживая бумажную салфетку, и смотрел вместе с Зуммером Ти-Эн-Эн. Волосы Виппера Вилла были белы, как снег, и я с облегчением заметил, что во рту у него больше не было зубов. Зуммер украдкой подмигнул мне, и я ответил ему тем же. Маленький бриллиантик в ноздре Зуммера выглядел чертовски замечательно.
В тот же вечер на смотровой площадке я опустился на колени и… Ну, вы знаете (или способны догадаться), как это обыкновенно бывает, со всеми вытекающими отсюда привилегиями. Тут моя история могла бы решительно закончиться, однако, когда я вернулся в контору, антикварный факс Виппера Вилла громко рычал, стучал, фыркал и испускал пары, а телефон заходился звонками.
Я поколебался, почти со страхом, прежде чем поднять трубку. Что, если это опять Зуммер?!
Но это был не он.
— Мои искренние поздравления! — сказал Ву.
Я немедленно залился краской (я обычно легко краснею) и в смущении пролепетал:
— Вот как, ты уже слышал?
— Слышал? — удивился он. — Я видел это своими собственными глазами! Ты уже получил мой факс?
— Я как раз поднимаю его с пола.
Бумага была еще теплой, на ней красовались пурпурные мимеографические значки.
— Это наверняка Эффект Бабочки! — сказал Ву.
Хотя бабочки — довольно романтичная материя (в своем собственном роде), я начал подозревать, что Ву говорит совсем не о том. То есть не о моем предложении, ее согласии и всех вытекающих отсюда привилегиях.
— О чем ты, собственно, толкуешь? — спросил я.
— О Хаосе и Сверхсложных Системах! — объяснил он. — Бабочка взмахнула крылышками в тропическом лесу, а над Чикаго в результате разразилась снежная буря. Линейно-гармоническая обратная связь. Взгляни на мою формулу повнимательней, Ирвинг! Ты реверсировал Обертональные Гармоники Суперструны, и что же получилось в результате? А то, что наша Вселенная враз затрепетала, как флажок на ветру, и кстати, чем ты хряпнул ту самую накидку из бусин?
— Два на четыре дюйма, — коротко ответил я, не видя веских причин входить в подробности касательно Виппера Вилла.
— Ну что ж, ты попал прямо в точку, Ирв. Красное смещение вернулось, Вселенная опять расширяется! Но вот сколько это продлится, сказать пока не могу.
— Надеюсь, вполне достаточно, чтобы успеть устроить свадьбу.
— Свадьбу? Не хочешь ли ты сказать…
— Хочу. Вчерашним вечером я сделал официальное предложение, и Кэнди его официально приняла. Со всеми вытекающими отсюда привилегиями. Ты сможешь прилететь с Гаваев, Ву, чтобы принять на себя роль шафера?
— Само собой разумеется, — сказал он. — Но только это будет не с Гаваев. Видишь ли, на будущей неделе я начну работать в колледже Сан-Диего.
— Сан-Диего?..
— Как метеоролог, на Мауна-Кеа я сделал абсолютно все, что мог. Джейн и мальчики уже в Сан- Диего, и кроме того, мне дали грант на исследования в области метеорологической энтомологии.
— Что это за область?
— Если в двух словах, букашки и погода.
— Не вижу, какое отношение к погоде имеют букашки, и наоборот.
— Я только что объяснял тебе, Ирвинг, — раздраженно сказал Ву. — Ну ладно, я пришлю тебе свои вычисления, и ты сам все увидишь.
И он прислал. Но это уже совсем другая история.
Перевела с английского Людмила ЩЕКОТОВА
Ф. Гвинплейн Макинтайр
ПОЛОЖИ НА МЕСТО!
Должно быть, я на месте, — констатировал Смедли Фейвершем, пройдя во времени назад, к самому началу Вселенной, и оглядевшись.
Неподалеку была интересующая его область пространства примерно двух метров в диаметре — шар из газообразной плазмы, перегретой до температуры в десять миллиардов градусов Кельвина. При такой температуре материя не могла сохранять атомную форму, так что содержимое шара вне сомнения было разломано на субатомные частицы, фотоны, небольшое количество экзотических частиц — бозонов, мюонов, глюонов — и заодно окказиональный кварк. Понятное дело, облако плазмы такой температуры мгновенно превратило бы Смедли Фейвершема в газ, но Смедли предусмотрительно отступил на добрых три метра и с безопасной дистанции наблюдал, как ровная струйка протонов, фотонов, нейтронов и электронов, притянутых плазменным шаром как гравитационной ловушкой, продолжала превращаться в субатомное вещество.
Точнее говоря, этот шар был гиперсферой, поскольку сохранял свою форму и радиус во всех измерениях космоса и, следовательно, был круглым во всех измерениях, а не просто в трех самых приметных. Радиус гиперсферы медленно укорачивался по мере того, как колоссальная масса плазменного облака переводила ее содержимое в сверхсжатое состояние. С каждой наносекундой шар становился немного меньше.
Смедли Фейвершем, неустрашимый хроноавантюрист, точно знал, что достиг надлежащей точки пространства-времени. Шар плазмы, сияющий в трех метрах от него, содержал примерно 99,99995 % физической массы всей Вселенной; на деле эта сфера и была 99,99995 % всей Вселенной. Поскольку же фактор времени участвует в единой силе, действующей и как гравитация, и как электромагнетизм, можно было считать, что светящийся шар содержит ровно такой же процент времени всей Вселенной: всего времени, которое существовало прежде, и всего, которое будет когда-либо существовать. Этот единственный шар плазмы примерно полутора метров в диаметре (он несколько сжался за последние наносекунды) сосредоточил в себе почти все пространство и время целой Вселенной, и потому — как уже стало ясно — Смедли действительно находился в нужной точке. Поскольку находиться больше было негде — и
Смедли Фейвершем ухмыльнулся и пробормотал:
