которую почти наверняка можно найти у любого стажера.
Неожиданно Эгон увидел, что выражение лица Тенадена изменилось. Его старый приятель бросил на него быстрый взгляд, затем посмотрел на уснувшую девушку и протянул Эгону запечатанный в пластик конверт.
У Эгона в голове одновременно мелькнуло две мысли; сначала — это невозможно, потом — ну, конечно. Судя по дате рождения (октябрь 1962 года) ей едва исполнилось девятнадцать лет. Она родилась в Монреале, на Новеландии. Меньше чем за три месяца она пересекла два континента, если верить дате, отмеченной в карточке стажера. Этого не может быть.
И ее зовут Талита Меланевич.
Он никогда не думал об этом. Невероятность произошедшего едва не заставляет его улыбнуться. Тем не менее все Талиты, которые прошли через Центр, родились на Земле, он точно знает это. Так же, как его Талита; точнее говоря, самая первая Талита. Но он никогда не предполагал, что одна из них может существовать здесь, в этой Вселенной, именно на этой планете и тем более одновременно с ним.
Ладно, не совсем одновременно: эта Талита еще не родилась, когда он встретил свою Талиту двадцать четыре года назад.
Потрясенный ощущением нереальности происходящего, что бывает всегда, когда его охватывают воспоминания, связанные со временем, он зажигает лампу в изголовье постели и смотрит на тонкое лицо. Линия бровей, может быть, линия рта; скулы… голубые глаза. Да, похоже. Но она такая юная, такая бледная и такая истощенная. И лицо ее свободно от всех масок, стертых глубоким сном. Обязан ли он узнать ее (почему бы не проявиться своего рода голосу крови)? Он улыбается: нет, он все же не узнает ее. Но это тоже Талита, как и все предыдущие. Не та, которую он все еще ждет, не та, которая обещала ему вернуться. Эта девушка всего лишь ученица, она еще никогда не проходила через Мост. Как это странно. Совсем новая Талита. В то же время неуловимо прежняя. Для тех, кто до сих пор проходил через Центр, первое Путешествие было в далеком прошлом — для тех Талит, которые не узнавали его. Или узнавали только потому, что уже встречали на своем пути, в какой-то из бесчисленных вселенных, другого Эгона. Им могло быть двадцать, тридцать, сорок и даже больше лет. Но обычно у них оказывалось больше сходства с его Талитой, чем у этой жалкой тощей девчонки.
Прикрыв за собой дверь в темную комнату, Эгон неожиданно подумал, что для нее все происходит в первый раз: она ведь впервые очутилась в Центре. И впервые встретила Эгона.
И потому, что это его обязанность как наставника и врача, а также — и он хорошо понимает это, — потому что он был ее первым Эгоном, и потому что она так мало похожа на его Талиту, он оказывается у изголовья постели, когда настает момент пробуждения девушки. Голубые глаза медленно открываются и останавливаются на его лице.
На редкость жесткий взгляд.
Удивленный, он ощущает, как в одно мгновение этот недоверчивый взгляд охватывает его, оценивает и отодвигает в сторону — словно объект, не представляющий в данный момент опасности. Он мог бы поклясться, что на неподвижном лице мелькает и выражение презрения. Девушка произносит, как и накануне: «Центр», но странным голосом, лишенным какой-либо интонации. И только глаза выдают то, что скрывает все ее тело: она настороже и готова к мгновенной реакции при малейшем признаке опасности.
«Меня зовут Эгон Тьеарт, — слышит Эгон свои собственные слова, звучащие, как предложение перемирия. Потом он добавляет: — Я наставник и врач этого Центра».
Взгляд голубых глаз снова останавливается на его лице. Возможно, при этом совершается некоторая его переоценка, но лицо девушки продолжает сохранять свою маску полнейшего безразличия. Эгон думает, что девушка сейчас заговорит, он ожидает ее слов. Но она закрывает глаза, ничего не сказав.
Несколько мгновений он остается возле нее, потом встает и выходит из комнаты. Если ученик не хочет говорить, воспитателю не остается ничего другого, как помалкивать. Это незыблемое правило. Стажеры сами принимают решение и приходят в Центр; оказавшись здесь, они сами определяют, говорить им или молчать, остаться или уйти. Наставники находятся рядом с ними только для того, чтобы отвечать на вопросы, но не для того, чтобы преподавать. Какой бы дикаркой ни казалась эта девушка, с ней будут обращаться точно так же, как с остальными стажерами. И на нее потратят столько времени, сколько потребуется.
В коридоре Эгон замедляет шаги, внезапно удивившись, что он так спокоен, что на его лице даже играет легкая улыбка.
На протяжении нескольких недель после выздоровления девушки Эгон время от времени встречал ее. Очень редко это происходило в местах, где обычно собираются ученики и воспитатели — в столовой, в общем зале, в помещении для игр. Чаще всего он видел ее в спортивном зале, где она вытанцовывала яростные и смертельно опасные па боевого рал-ки (новеландского варианта карате), или в бассейне, по дорожкам которого она носилась взад и вперед так упорно, словно отрабатывала наказание.
Этим утром она одним движением выбросила свое тело из воды, достигнув конца дорожки, несомненно, только потому, что заметила его, но делая вид, что просто закончила тренировку. Она взяла полотенце со стартовой тумбы, возле которой стоял Эгон, и принялась растирать обнаженное тело сильными, грубыми движениями. Она быстро оправилась после путешествия по зимним горам, и хотя оставалась столь же стройной, как раньше, у нее оформилась нервная, идеально контролируемая мускулатура. Линии тела казались четкими, экономными, словно бесполыми. Она очень коротко подстригла волосы, образующие нечто вроде гладкого черного шлема вокруг лица, на котором еще сохранились следы перенесенных испытаний. Но взгляд ее голубых глаз не изменился, оставшись жестким, неподвижным и напряженным.
— Вы давно здесь?
Он притворяется, что вопрос имеет отношение к данному помещению:
— Минут десять. Думаю, в схватке без оружия вы будете опасным противником.
Ему показалось, что она несколько озадачена. Взгляд голубых глаз уходит в сторону.
— Разве это не обязательно для Путешественников?
Он снова притворяется, что понял вопрос иначе:
— В этих горах давно нет бандитов.
Он замечает, как сжимаются ее губы. Потом она повторяет вопрос, сделав ударение на последних словах: «…для Путешественников».
— О, — произносит Эгон небрежным тоном, — конечно, как и многое другое.
— Я занималась всеми видами боевых искусств. — Она смотрит на воду бассейна, играющую голубыми бликами возле стенок из голубой керамики. — Но это есть в моем досье, как и все остальное.
В голосе, старательно изображающем безразличие, все сильнее чувствуется напряжение. Эгон не пытается выяснить, о каком досье она говорит; наставники стараются задавать как можно меньше вопросов. Но он отвечает на вопрос, оставшийся невысказанным:
— Мы знаем только ваше имя, возраст и место рождения.
Она напрягается, удерживаясь, чтобы не повернуться к нему; несомненно, она не хочет показать своего удивления. Чуть подождав и почувствовав, что снова способна контролировать себя, она снисходит до того, чтобы взглянуть на него.
— Вы принимаете кого угодно, — говорит она с понимающей улыбкой, которая означает: со мной такая ложь не пройдет, и вы хорошо знаете это.
— Конечно.
Несколько мгновений она изучает его, потом поворачивается к бассейну; отблески ряби играют на ее упрямом профиле, пробегают по короткой мокрой челке, кажущейся от этого еще более черной, по носу с небольшой горбинкой, по полным губам.
— Когда у меня начнутся занятия?
Похоже, в ее голосе прозвучал вызов.
— Прямо сейчас, — отвечает Эгон, стараясь не улыбаться; вот уже шесть недель, как она в Центре. Большинству учеников требуется гораздо больше времени, чтобы задать этот вопрос.