безрезультатно. Тано выпрямился и с удивлением заметил, что липкая влага, оставшаяся на пальцах, имеет какой-то странный красноватый цвет. Потом ногой начал расчищать толстый слой мха, пока не показалась довольно большая проплешина черной песчаной земли — в ней тускло блеснул маленький продолговатый предмет. Он поднял его…
Это была шпилька для волос!
Он положил вещицу на ладонь и уставился на нее лишенным мысли взглядом. Смотрел долго. Потом сунул в карман брюк. Встал на колени и лихорадочно начал копать, разгребать землю; под ногти стали забиваться острые черные песчинки. Он чем-то порезал палец — кусок стекла! Вскочил. Оттолкнул сгрудившихся вокруг флегмад, расчистил ото мха площадь гораздо большую, чем прежде. И вскоре наткнулся на ржавые скобы, потом на пластмассовый стакан, на метровый алюминиевый блок, точно такой же, как в трюме его звездолета — такие блоки роботы должны были использовать при строительстве базы. Должны были, если бы не… И еще один стакан, и элемент пеносиликатного фундамента, и сломанные наручные часы, и сгнивший шелковый шарфик, и опять часть фундамента…
Да, Тано так и не сумел понять, что же крушил Сам с таким хрустом. Но зато он нашел остатки некогда существовавшей здесь человеческой базы. Базы, где отдельные элементы постройки, выполнив свое предназначение, были разобраны. Чтобы быть возвращенными в другой звездолет. Который опять улетел на Землю… когда? Сколько лет назад?
Когда Тано вернулся в лагерь, солнце на Диане уже клонилось к закату. Сам лежал на скамье голый по пояс, его обильная плоть растеклась по обеим сторонам скамьи, подобно бледно-серому перекисшему тесту. Отвратительное зрелище! Глаза — закрыты, дыхание — свистящее, но равномерное; похоже, он крепко спал. Ни ведра, ни топора рядом не было. Спрятал или просто убрал? Сейчас Тано это не волновало. Он решительно подошел к Саму, собираясь тут же его разбудить, но, присмотревшись к нему внимательней, остановился в нерешительности. В лице толстяка, расплывшемся, с пористой, неприятно потрескавшейся от жары кожей, было что-то очень трогательное и беспомощное. Страдальческое. Может быть, такое впечатление производили губы, с их плаксиво опущенными уголками, может быть, лоб, широкий и волевой, так не соответствующий его общему гротескному образу. Или печать старости, отметившая его черты не для того, чтобы облагородить и смягчить, но обезобразить раз и навсегда…
Отекшие веки слегка приподнялись, и сквозь образовавшиеся щелочки Тано увидел зоркие сине- серые глаза, в которых не угадывалось и намека на сонливость.
— Ты ведь не ходил по ту сторону скал, а, Тано? — улыбнулся он с издевкой.
— Нет.
Тано следил за движениями Сама и чувствовал, как постепенно его одолевает какое-то странное оцепенение… Вот ужасно толстая рука тянется вниз, добирается до небрежно брошенной под скамейку рубахи, старик садится и медленно, очень медленно начинает ее надевать. Его пальцы неловко хватают самую нижнюю пуговицу, с трудом продевают ее в петлю, потом следующую пуговицу — в следующую петлю. Но они выскальзывают из толстых, искривленных артритом пальцев, и те опять хватают пуговицы… С подспудным беспокойством Тано нащупал пуговицы своей рубашки — тоже маленькие, немного выпуклые. Их тоже неудобно застегивать… если пальцы такие…
— Давай! — отозвался Сам. — Я готов к разговору.
Тано удивленно моргнул.
— Разве не спал? Или спал?
— Хоть сто раз переспроси, я все равно не отвечу. Но не из вредности, а потому что не могу. Не знаю.
— Не знаешь, спал или нет?
— А ты, Тано, уверен, что все это происходит с тобой наяву?
Сам схватил его за ремень сбоку и резко дернул, принуждая сесть рядом на скамейку. Потом зашептал, приблизив блестящие, словно накрашенные, губы к его уху:
— Спрашивай, спрашивай больше. Я хочу рассказывать, объяснять и смотреть, как ты дергаешься. Давай!
— Но почему ты решил…
— Тс-с-с! — многозначительно улыбаясь, Сам коснулся пальца его правой руки — с глубоким порезом и все еще набившимися под ноготь черными песчинками. — Копал, искал. И, наверное, там!
— А ты что там делал? Что рубил топором?
— Нет! Пока нет! — простонал неожиданно Сам. — Этот вопрос — позже… Что ты там видел?!
— Ничего! — Тано был так ошеломлен его реакцией, что даже принялся успокаивать. — Ничего я не видел, только слышал стук топора и…
— Не сейчас! Давай по порядку, прошу тебя! Сейчас можешь спросить о… о… Ну, давай!
Но Тано молчаливо покачал головой — желание спрашивать о чем бы то ни было испарилось без следа. Он испытывал острое, мучительное чувство обреченности, непреодолимой близкой беды. Сидя рядом с ним, Сам реагировал шумно, пыхтел, притопывал ногой, явно подчеркивая, что начинает терять терпение. Он распалялся все сильнее, распространяя запах пота и гнилых зубов. И какого-то незнакомого… или уже знакомого? — стирального порошка. По спине Тано побежали мурашки.
— Что со мной случилось, Сам? — простонал он. — Когда ты нашел меня, я был еще без сознания? Вчера?
— Вчера? Ха-ха-ха! «Словно все это было только вчера», кажется, есть такое выражение?
— А когда? Сколько времени я пролежал там, у пролома? Дни, недели?
— Спокойно, — лукаво оглядел его Сам. — Там ты лежал не больше часа. — И, выдержав короткую, но эффектную паузу, совершенно неожиданно издал ликующий возглас: — Ты нашел старую базу!
Он подождал ответной реплики со стороны Тано, но так как ее не последовало, вновь заговорил, уже более тихим, выразительным, как у артиста, голосом:
— Т-а-а-к. Ты нашел старую базу и теперь спрашиваешь меня с недоумением и подозрительностью: «Зачем ты меня обманул, Сам? Ведь ты был не один, Сам! Здесь высадилась целая экспедиция. Много людей, мужчин и женщин. Избороздили долину, исследовали, изучали. Да-да, изучали, прежде всего, флегмад и мох, естественно. А что тут еще изучать? Ага! Сообразил, еще воздух изучали, Сам…» А я тебя гневно оборву: «Да будьте вы прокляты с вашим изучением! И с людьми, непрерывно умирающими», — добавлю. В помойное ведро меня превратили! — он закрыл лицо руками и безутешно закачался вперед- назад, словно оплакивая самого себя. — Души свои вам надо было изучать, а не воздух…
Тано осторожно похлопал собеседника по спине.
— Почему ты остался на этой планете, Сам?
— Они улетели без меня. Вот так, просто взяли меня и бросили! Ты можешь себе представить? Ах, предатели черствые!
— Нет!.. Этого не может быть! Если только у них нашлась какая-то веская причина?
— Причина? Ты заставил меня отыскать эту причину. Что ж, слушай! — Сам воздел глаза к небу и зарядил, как пономарь: — Я заболел, оказался в постели, раскашлялся, покрылся лиловыми пятнами, температура поднялась до сорока восьми градусов…
— Но это же абсурд!
— Вот именно. Потому-то меня и изолировали. Потому что я выжил с такой температурой. Но и из-за пятен, само собой. Особенно женщины, среди которых была одна по имени Диана, панически избегали меня. Ни одна не удосужилась даже стакан воды принести. И врачи объявили: неизлечимая, неизвестная, смертельная, страшно заразная болезнь.
Тано инстинктивно отшатнулся от него. А Сам воскликнул, с горечью указывая на него пальцем:
— Вот видишь! И ты испугался. И ты бы меня бросил. Я заразный! Ты это подумал!
— Нет-нет… зачем ты так… — преодолевая внутренне сопротивление, Тано даже толкнул его плечом.
— Дурак! — процедил с неописуемой злобой Сам.
— Я не поверил ни единому твоему слову, — устало вымолвил Тано. — Но мне понятно, что ты пережил какое-то большое горе, и я хочу тебе помочь.
— Потому-то я и обозвал тебя дураком! И жалей лучше себя, а не меня. Ведь именно ты… — он
