себе представить». В своем романе писатель в духе высоко чтимого им Олафа Стэплдона рассказывает сагу о семействе Вебстеров, оставшихся последними «хранителями» Земли после грандиозного исхода человечества из земных городов на Юпитер. Существует ли там человечество по-прежнему, пусть и в ином обличий, или окончательно сошло со сцены истории, автор не проясняет, его интересуют «наследники» — разумные псы и роботы. Много запоминающихся образов роботов создала мировая фантастика (что само по себе, если задуматься, парадоксально — вроде бы и не люди, а механические «железяки»), однако образ верного Дженкинса — несомненно, один из самых впечатляющих.
В предисловии к переизданию романа Саймак особо отметил, что не видит ничего плохого в технологиях самих по себе — тревогу его вызывает нарастающее бездушие, ожесточение и агрессия, которые современные технологии вольно или невольно привносят в человеческую цивилизацию: «В то время, когда я работал над «Городом», мне казалось, что существуют иные, более высокие ценности, чем те, которые мы находим в технологиях. Я и по сей день так считаю — поэтому и написал свой приговор Городу, понимаемому как символ всего механистического и по сути античеловечного». А вот цитата из другого его выступления: «Я создал мир таким, какимон, по моему мнению, и должен быть. Наполненным мягкостью, добротой и мужеством. Этот мир вышел ностальгическим, но иначе и быть не могло — у меня действительно ностальгия по миру, который был и который уже никогда не вернется. Поэтому в своих роботах и псах я на самом деле вывел людей, с которыми хотел бы вместе делить эту землю. Поскольку реальные люди весьма далеки от этого идеала, мне и пришлось придумать роботов и псов».
А в 1973 году специально для собираемой Брайаном Олдиссом и Гарри Гаррисоном мемориальной антологии в память ушедшего из жизни Кэмпбелла один из его любимых учеников — Клиффорд Саймак — написал девятую, финальную главу «Города», названную «Эпилогом». Это и правда финал саги — на Земле не осталось ни Вебстеров, ни Псов, ни Роботов (даже абсолютно некоммуникабельная цивилизация разумных муравьев провалилась неведомо куда). Последним покидает полностью опустевшую планету верный Дженкинс — служить больше некому.
Во многих отношениях «Город» остался вершиной творчества Саймака. Правда, на склоне лет ему удалось еще сделать «дубль» — получить обе высшие премии, «Хьюго» и «Небьюла», за рассказ «Грот танцующего оленя» (1980)[10], а за четыре года до того Ассоциация американских писателей-фантастов наградила прозаика почетной премией «Великий мастер». В том же году 72-летний журналист Саймак вышел наконец на пенсию — хотя писатель Саймак останавливаться в своем творчестве был не намерен. С завидной для ветерана продуктивностью он продолжал выпускать роман за романом — однако в них все чаще и чаще сквозили самоповторы. Быть может, дальнейшее развитие получила лишь одна тема, намеченная еще в раннем рассказе «Создатель» (1935), герой которого — один из первых в мировой научной фантастике «богоподобных» инопланетян.
С религией и прочими высшими материями у Саймака всегда были отношения непростые и так до конца и не проясненные. Эсхатологические мотивы несомненно присутствуют в «Городе», что позволило известному писателю Кингсли Эмису в его критической книге «Новые карты ада», посвященной научной фантастике, назвать Саймака «религиозным автором». Того это определение даже позабавило: «Теперь у меня есть надежда, что какой-нибудь ангел, ведущий на небесах учет нашим богоугодным делам и грехам, сделает соответствующую запись на мой счет, и мне простится мое пожизненное небрежение делами духовными». Тем не менее в поздних книгах Саймак не раз возвращался к религии — только не людей, а роботов! Таковы его романы «Выбор богов» (1972), продолжающий тему «Города», и «Проект «Папа» (1981), в котором традиционный конфликт знания и веры развертывается на изолированной планете Ватикан-17, населенной механическими «верующими».
Скорее всего, Саймак, как и большинство авторов научной фантастики, причислял себя к агностикам. То есть к тем, кто, в отличие от убежденных атеистов, не отрицает с порога идею о том, что ТАМ, за границами нашего понимания, может существовать что-то высшее и не познаваемое разумом, но все же оставляет за собой право не верить, а сомневаться. По крайней мере до тех пор, пока не получит исчерпывающую и убедительную информацию — положительную или отрицательную. Что же касается религии, понимаемой как система моральных ценностей, то в этом отношении Саймак был религиозен, как никто другой.
27 апреля 1988 года с больничной койки в родном Миннеаполисе писатель отправился в последнее и самое загадочное из путешествий, в конце которого, по словам одной известной книги, каждому должно воздаться по вере его. Нам же осталась его фантастика, добрая и человечная — настоящий заповедник в мире, где эти ценности, увы, уже нужно энергично защищать и оберегать, пока они не разделили судьбу саймаковского Города.
Как писал автор одного из первых биографических очерков о Саймаке, Сэм Московиц: «Он редко обращается к тому, что отдает мраком, ужасом или декадентством. Зато в его мирах и персонажах всегда найдется место надежде, добру, благородству и морали». Можно назвать это наивностью, сантиментами — не только не нужными, но и вредными в наш до предела рациональный и технологичный век. Но, перефразируя известный анекдот советской поры: «Скажите — и кому это все мешало?»…
7.