будто вся алуштинская долина превратилась в огромный котёл с ведьминским варевом. Но варево это источало холод. И сырость. Надо вставать. Надо выбираться отсюда. Надо искать своих… Хм, своих… Астроном понял, что всё ещё спит. И серое утро, и котёл — лишь продолжение сна.
«Сигнусадеи, сигнусадеи…» — раздалось над головой. Олег вздрогнул, открыл глаза, уставился на свод пещерки. Разумеется, там никого не было. «Сиг-ну-са-деи», — протянул голос. Очень знакомый голос. Чистый. Высокий. Женский. Голос из сна. И слышанный раньше. Оплакивающий или… зовущий на помощь? «Буря внезапна вдруг возмутила небо и море», — отчётливо по-русски произнесла невидимая женщина. Олег тихонько, подтягиваясь на руках, начал выбираться из пещерки. И увидел крылья. Те самые. Белые с золотистой опушкой. Они загораживали выход, словно занавески, ритмически подёргиваясь в такт словам, произносимым речитативом:
Сигнусадеи, сигнусадеи…
Буря внезапна вдруг возмутила небо и море,
Вырвавшись, ветры свистали уж в вервях и парусах грозно;
Чёрные волны к бортам корабельным, как млат, приражались,
Так что судно ударов от тех многошумно стенало:
Сигнусадеи, сигнусадеи…
То на хребет оно волн взбегало, то в бездну ныряло,
Море когда, из-под дна разливаясь, зияло глубями.
Видели близко себя они камни остросуровы,
Ярость о кои валов сокрушалась в рёве ужасном
Сигнусадеи, сигнусадеи…
Слабы мужи, как жены, рыдали уныло:
Только и слышались жалостны вопли рыдавших,
Только и вздохи по жизни роскошной и неге,
Только богам, обречены, давали обеты,
Жертвы оным принестъ, по здравом приплытии к брегу
Сигнусадеи, сигнусадеи…
Не было в них проворства ни в ком, приказать бы что дельно,
Сам же никто не знал также, за что бы приняться.
И никому не казалось, что должны бы, жизни спасая,
Равно спасти от беды и всех тех, что были там с ними.
Сигнусадеи, сигнусадеи…
Стал на корме при весле сам Великий Учитель, —
Кормчий их, быв помрачен от вина, бедства не видел, —
Он ободрил мореходцев, крича полмёртвым с боязни:
«Прапоры сриньте долой, вниз и парусы, дружно крылите».
Стали они тогда крылитъ;
И пробрались меж камней без вреда и напасти, счастливы,
Славя величие сигнусадеи, что крылья
Дал им в замену рук человечьих бессильных…
Песня смолкла. Занавеси крыльев разошлись в стороны, впустив туман. Астроном боялся дышать. Сигнус, думал он. Тот самый, вернее, та самая — женщина-птица. Царевна-Лебедь. Спасительница… Что означает её песня? Что сигнусы разумны? Для птиц они чрезвычайно велики, но для людей?.. Впрочем, размер не имеет значения. Ведь и дети разумны, и карлики… Мысли спутывались, свивались как змеи, в скользкий неприглядный клубок. Невозможно понять, где заканчивается одна и начинается другая. Маячил перед внутренним взором левитирующий монумент на энергостанции. Вращается. Мерно взмахивает крыльями, подгребает хвостами «леонардовский атлет».
Сигнусадеи…
Сигнус.
Деи.
Лебедь.
Бог.
Лебедь Божий.
На Беседке Ветров лежал снег. Не везде, правда, а лишь в узких карстовых расселинах. Но, увидев его, Олег понял, до какой степени продрог. Зуб на зуб не попадает. Это всё проклятый туман, сквозь который он почти на ощупь пробирался сюда, ведомый единым Зовом. Казалось, что туман теперь навечно. Откуда он — здесь, на высоте, в разгар лета? Вновь подумалось — вдруг святой прав? Никакой это не дивный новый мир, но один из кругов ада, до странности напоминающий родной Крым. И Зов приводит лишь на следующий — круг вечного тумана и холода. И одиночества. Да, одиночества. Стоп. Хватит. Он тряхнул головой, отгоняя мистические наваждения. Ну, туман. Всё понятно с туманом. Климат изменился, внизу — тропики, влажность повышенная, вот и туман.
На Беседке Ветров Олег не нашёл никого: ни воскрешенного, ни спасателей. Впрочем, не удивительно, Зов вот уже час, наверное, как заткнулся. Опоздал, как пить дать. Чтоб тебя… Самой беседки, разумеется, тоже не было, да и быть не могло — наверняка ухнула вниз — с тысячу эдак лет назад, вместе с изрядным куском обрыва, на котором стояла. Он осторожно подошёл к краю пропасти, заглянул вниз — клубящееся молоко, ничего не разглядеть…
— Олег?!
Он оглянулся.
— Вот ты где, герой чёртов! — Дитмар, круги под глазами, в рыжей бороде иней, но глаза весёлые. — Добрался! А мы уже похоронили тебя, не будь я бароном!
— Тоже молодцы, конечно, — пробормотал Олег, пожимая протянутую руку. — Пять минут подождать не могли? А мне потом от хатулей бегать.
— Я разве не предупредил? — удивился фон Вернер. — Зов отпугивает хищников. Забыл, верно. Ничего с тобой не случилось бы, разве что со скалы б сверзился, ну да на тебя это не похоже… Бережёного Зов бережёт!
Не предупредил он. Врёт ведь, подумалось Олегу, нарочно не сказал. Вояка. Испытывает всё. Ладно, это мы запомним.
Барон фон Вернер был не один. Вслед за ним, из туманного половодья вышли остальные. Все… трое? С пополнением, значит… Странное создание. На ногах лапти. Короткий, чуть выше колен сарафан. Поверх сарафана кольчужная рубашка. Длинные, до колен, волосы цвета свалявшейся соломы заплетены в толстую косу. На тугих щеках румянец, будто свёклой натёртый. А вот меч за спиной в расшитых цветным бисером ножнах — это да. Мощная штука, внушает. Откуда такое чудо-юдо?.. В смысле, из какой эпохи?
— Познакомься с Ефросиньей, — буркнул Дитмар и добавил: — Не везёт нам, опять баба…
Олег назвался. Румяная девица в кольчуге окинула его безразличным взором, чуть больше уделив внимания топорику в руке, и отвернулась. Много чести, значит? Ну и ладно, не очень-то и хотелось…
Подошёл Иоанн, пожал Олегу локоть по древнеримскому обычаю.
— Сохранил, видать, Господь, — сказал он. — Слышали в ночи пересвист адских созданий. Думал — по твою душу. Хотел сегодня панихиду служить.
— Не дождётесь, — откликнулся Олег. Монах вскинул брови, и астроном поспешил добавить: — На всё воля Божья.
— Радуйся! — Таис улыбнулась приветливо, но на расстоянии.
И эта меня не жалует, подумал Олег. А ведь свежа, ни тени усталости. Мужики, вон, видно, что в корень задолбались, а эта как Дюймовочка. И не похоже, что сильно мёрзнет. Даже в Иоаннов плащ не кутается, а так, накинула только, будто одолжение сделала.
— Привал! — скомандовал гауптштурмфюрер. — Перекусим и пойдём назад.
Оказывается, они успели набрать дров — большую охапку корявых сухих веток, — и сложить их в естественном укрытии, образованном выветренной скалой. Немец вытащил из-за пояса плазмоган, и вскоре
