Да и кому будет помнить? Тем древним старухам, что высыпали сейчас на улицу, каждая у своей калитки, и, точно идолы, сложив на животе руки, молча наблюдают за происходящим.
Может быть, к следующему лету этих старух тоже уже не будет.
И еще студент с легкой тоской подумал, что за две недели, проведенные в деревне, он так ничего и не сделал. Ну, конечно, сфотографировал здешнюю церковь во всех ракурсах, ну, конечно, внес в табличку параметры некоторых обмеров. Скоро можно будет писать акт о техническом состоянии. То есть если отчитываться, то какая-то работа произведена. Но ведь неизвестно еще, что получилось из фотографий. Надо бы добраться до города, найти мастерскую, сделать пробные отпечатки. Сколько раз уже было, что половина из них идет в мусор. Отпечатки следует проверять, любой первокурсник знает. Только ведь до города — семь верст пехом. И к тому же солнце, как проклятое, всю дорогу будет светить в глаза. Туда — утреннее, горячее, от которого не укроешься, обратно — вечернее, красное, однако не утомительное. Главное же — кому и зачем это нужно? Ну, закончит он техническое описание, ну, приложит к нему фотографии, панорамные даже, если, конечно, удастся грамотно склеить. Ну, поставят потом на полку с «культурным наследием». Лет через тридцать кто-нибудь случайно откроет, перелистает страницы. Ни от церквушки этой, ни от деревни уже и названия не останется.
— Неужели ничего нельзя сделать? — ни к кому особо не обращаясь, спросил он. — Городские, что ж, ваши не хотят взять эту землю? Места-то какие — лес, речка, грибы, ягоды…
— Городским асфальт нужен, — сказал Пиля, дожевывающий очередной огурец. Насколько можно было судить, питался он исключительно этим овощем. Другого, во всяком случае, студент у него не видел. — Дорога чтобы проведена была, электричество чтобы… Кто тут будет по нашему проселку ломаться?…
— У городских под городом земли — мордой ешь, — заметил майор. — Ту еще который год освоить не могут. Мэр себе особняк отгрохал на три этажа. Еще пара коттеджей — с бассейнами, между прочим, гады, возводят… Ну, там — огородничества, садоводства, конечно, всякие… Хрен с ним, тут копать требуется с другого места. Вот сидит в мэрии, в аппарате какая-то кучерявая с-сука и штемпелюет им всем справки о временном проживании. Никаких законов не нарушают. У каждого манайца — справка, что он тут временно обитает. Попробуй его потом отсюда выковырять. Справка у него есть? Есть! Налоги платит? Какие надо и какие не надо! С Пили-то, например, что возьмешь? А у губернатора заместители, знаешь, кто? Два манайца… Оказывается, коренная народность нашего региона. Вот увидишь, и губернатор на следующих выборах тоже будет манаец. Хотя для вида, конечно, могут назначить и русского. Все равно, против манайцев никто слова не скажет. А вот Дубровки и Озерцы, — майор потыкал пальцем вправо и влево, — уже пустые стоят, ни одного русского человека… Нет, тут, ребята, другой подход нужен…
Насчет подхода он, правда, объяснить не успел. За тушей барака, за взметами многолиственного боярышника, который скрывал собою чахлую площадь перед правлением, возник низкий рык, как будто проснулся зверь, дремавший с сотворения мира, и далее выбрался в поле зрения старенький мордастый грузовичок, вплоть до кабины заваленный нагромождением скарба. Пополз, пополз по дороге, вскарабкиваясь на пригорок, глазастый, как жук, упорно переваливаясь на ухабах. До самого пригорка, впрочем, он добраться не смог: дорога здесь расширялась и несколько проседала, образовывая громадную лужу. Причем, хоть за последние две недели и не выпало ни единой капли дождя, она ничуть не уменьшилась — все тем же грязевым толстым зеркалом отсвечивала с пригорка. Объехать ее было нельзя. С одной стороны пролегал длинный скат, где грузовик, да еще тяжелый, несомненно, перевернулся бы, с другой — высовывались из земли лысые валуны, и были они таких размеров, какие не одолеть даже на танке. Все с любопытством наблюдали, что будет. Водитель, конечно, приблизившись к луже, заранее переключил скорость на первую, взял влево, как можно сильнее, так что горбатые шины взвизгнули, проехав по камню, но Этого, видимо, было все-таки недостаточно, где-то посередине машина дернулась и просела сразу сантиметров на десять; задние колеса вращались, выбрасывая жидкую грязь, однако с каждым безнадежным рывком погружались все глубже и глубже. Мотор наконец заглох. Из кабины, придерживаясь рукой за дверцу, спрыгнул в черную топь всклокоченный потный мужик, одетый, несмотря на жару, в теплые штаны и ватник. Он сумрачно посмотрел на майора, который этот взгляд игнорировал, на Пилю, замершего с огурцом, не донесенным до рта, на студента, на равнодушного Кабана, ничего не сказал, как будто на пригорке никого не было, приволакивая в грязи сапоги, обогнул машину и также сумрачно уставился на колесо, выше оси утонувшее в комковатой жиже. Сверху, ранее невидимая из-за серванта, перегнулась девка в спортивной кепочке, охватывающей голову до ушей, и раздраженно спросила:
— Ну что, папаша?
— Сели, — мрачно подытожил мужик.
— Вот, я вам говорила, папаша, верхней дорогой — лучше. Нет, вам всегда надо по-своему…
— Помолчи, — мрачно сказал мужик.
— Всегда — в самую грязь…
— Помолчи!
Мужик судорожно вдохнул и выдохнул. Точно воздух, который попал ему внутрь, обжег легкие.
— Подтолкнуть? — быстро спросил студент.
— Не надо, — сказал майор таким голосом, что студент сразу же опустился обратно.
Крепко сжал пальцы, чтобы больше не вмешиваться.
А сам майор, переместившись чуть-чуть на локтях, обозрел всю картину и с опасной приветливостью поинтересовался:
— Уезжаешь, Федор?
— Уезжаю, — не поворачивая головы, ответил мужик.
— Насовсем уезжаешь?
— Выходит, что насовсем…
— Ну и желаем успехов на новом месте трудоустройства!.. — радостно прокричал Пиля. — Не забывайте, пишите!.. Счастья вам в личной жизни!..
На этот раз мужик обернулся. И хоть ничего не ответил, но Пиля в ту же секунду выронил недоеденный огурец — попятился, споткнулся о камень, с размаху сел, ужасно расставив острые переломы коленей, и так, не вставая, помогая себе руками, начал мелко-мелко, как гусеница, отползать к дощатому углу церкви.
Мужик между тем, с трудом переставляя в грязи сапоги, вернулся к кабине, вскарабкался на подножку, едва выдающуюся над водной поверхностью, весомо потопал по ней, чтобы стекли самые комья, а потом вновь уселся за руль и включил мотор.
Студент не заметил, что у лужи скопилось уже десять или двенадцать манайцев. Они подошли так тихо, что он ничего не слышал. Как будто вместо ботинок были у них кошачьи лапы. Вдруг все, будто по неслышному свистку, шагнули вперед и прильнули к машине тощими коричневыми телами. Мотор взревел так, что, казалось, сейчас надорвется, борт хлипкого грузовика качнулся из стороны в сторону, чуть не вывернув вещи, чавкнули выдирающиеся из топи колеса, и в образовавшийся на мгновение узкий провал хлынула земляная вода.
Машина, оставляя следы, выползла на дорогу.
Однако перед тем, как дверца кабины с треском захлопнулась, из нее высунулась рука в задранном рукаве ватника и поставила на кремнистую насыпь бутылку с желтой наклейкой.
Пиля в мгновение ока очутился между нею и грузовиком. Сначала посмотрел на бутылку и даже вскинул ладони, пальцы на которых восторженно зашевелились, затем посмотрел на машину, удалявшуюся в сторону леса. Опять — на бутылку. Опять — на удаляющуюся машину. Чувствовалось, что в душе его происходит отчаянная борьба. Разум все-таки победил. Пиля, как петух, которому наподдали, подскочил на месте и, придерживая штаны, побежал по грунтовке.
— Эй-эй!.. Меня захватите!..
Видно было, как он отчаянно заскочил на подножку, чуть не сорвался от спешки, вцепился в дверцу, чтоб укрепиться, растопырил кривоватые ноги и, вероятно, почувствовав себя немного увереннее, почти до пояса втиснулся в боковое окно.
— С-сука, — нейтральным голосом сказал майор.
Кабан по обыкновению промолчал.
Грузовичок свернул и исчез за плотными елями.
Мелькнул еще кусочек борта — и все.
