потерся. Один раз всего.
Я домой-то пришел и живо собрался. Никак не мог раньше собраться. Непонятно мне было, как это – р-раз и поехал куда-то. Странно же. А тут все ценное припрятал, все нужное в мешок запихал, а к мешку ремень приделал. Чтоб лучше нести. Да и все, готов. Потом поспал. Очень поспать хотелось. От сборов-разговоров у меня совсем силы пропали.
А на утро я пошел к Стоунбриджу. Я ему старое кресло принес. Отдал ему старое кресло, хотя очень мне жалко было отдавать. Еще дал ему фонарь. Зачем мне теперь фонарь? А ему фонарь – ценный. Да. Я сказал Стоунбриджу, чтоб никому мое жилище не давал. Пусть за мной считается жилище. И даже записку ему сказал написать, что вот, он, старый Стоунбридж, олдермен дистрикта Станция, который дистрикт в Поселке Слоу Уотер, подтвердил, будто не чья-то там халупа на отшибе у Ржавой Канавы стоит, а Капрала Эрнста Эндрюса халупа. И Стоунбридж лицо сморщил, но потом сказал: «Ладно». Записку написал умную, хорошую, не как я сказал, а даже лучше. И я пошел-пошел от него. У Стоунбриджа дочь тогда была, она рядом стояла, слышала про все наши дела. И вот, я ухожу, уже почти совсем ушел, а она прямо в спину мне говорит: «Давай-давай! За счастьем-то за терранским. Может, назначат тебя дерьмоукладчиком!»
А я ничего не ответил. Мне раза два говорили, вот, мол, наверное, хочет замуж дочка Стоунбриджа, про тебя, Капрал, спрашивала разные вещи. Я с ней не хочу, она косозубая и недобрая. Я к ней тогда не пошел. И потом не пошел. Вот и злится.
В тот день я жилищу своему помахал рукой.
Через два года я вернулся в Слоу Уотер. Не навсегда. Так, посмотреть на старые места. Пусть они мне не родные, пусть моего родного города и след простыл, но все-таки я тут долго жил. И халупа на отшибе – моя. Никто забрать ее не смеет. Как знать, может, я когда-нибудь совсем обнищаю, заболею или еще чего-нибудь, в общем, будет хоть куда вернуться…
Я искал себе женщину, но женщину я не нашел. Не вышло пока. Потом обязательно выйдет. Разве во Вселенной не отыщется одна простая хорошая женщина для меня? Обязательно отыщется. Наверное, у нее есть какой-нибудь угол, и она меня там поселит. Но как знать, вдруг у нее никакого угла нет, а я к тому времени, когда ее встречу, еще не обзаведусь своим жилищем. Вот, скажу я, все-таки есть такая глушь, где у твоего мужа имеется собственная халупа. Будешь жить в халупе? Ну, хотя бы временно… Все-таки владеть халупой гораздо лучше, чем не владеть.
Вообще, должно ведь быть у мужчины место, куда он мог бы привести женщину, так?
А пока я снимаю в Tikhaya Gavan' комнату. Был охранником, ассенизатором, экспедитором. И продавцом в аптечной лавке тоже я был. Потом меня взяли биотехником, в смысле, на хорошую работу. Летаю с веселыми ребятами в разные места, чищу планету от грязи. Мне нравится. И платят хорошо. И смотрят как на человека. Может, пойду на курсы, они там меня выучат, как быть офицером биоаварийной службы. Очень хорошая работа.
Вот, я приехал старику Боунзу дать деньжат. Пусть приглядит за моей халупой. А может, починит кой-чего. Там без ремонта не обойтись. Без ремонта там совсем кислое житье. Можно сказать, не житье.
И еще я приехал повидаться с Огородником. Хороший ведь человек, помог мне. Да. Очень хороший человек. Я скучал по нему.
Но с Огородником мы не встретились. Старик Боунз свел меня на поселковое кладбище и показал холмик. Его, сомовский. Ничего там особенного нет, только крест из проволоки сваренный, да табличка: «Раб Божий Виктор». Табличка по-русски, я уже кое-какие слова разбираю, так что понял. И все. Даже оградки нет. Я ему оградку сам из досок сделал.
От простуды помер Огородник. Застудил легкие и помер. Будто бы и не лечился особенно.
А часовню свою так он и не достроил.
Старик Боунз говорит, будто как Огородник умер, так были у нас люди в больших чинах, с самой Терры-2. Хотели тело увезти куда-то к ним, они сказали: «На мемориальное кладбище в столице». В смысле, в Ольгиополе. Но им мэр Фил Янсен показал настоящую сомовскую запись, мол, вот, где мне Бог дал последнее пристанище, пусть там и останусь. Большие чины улетели, а Огородника за эти слова потом весь Поселок уважал. Даже больше, чем за то дело… с людаками.
Еще старик Боунз говорит, что на могилу приходил Огородников кот. Долго приходил. Еще там бывала Ханна, специально приезжала. Она, говорят, нашла кого-то и тому, кого нашла, родила двойню… Но кот дольше нее посещал Огородника. И даже будто бы спать устраивался на могильном холмике. Наверное, кот любил его. Но потом и кот куда-то пропал. Это я понимаю: занялся своими, кошачьими делами.
Так же и я. Оградку сделал, потом еще разок забрел туда. Постоял, слезы потекли. Вот странно! Когда слезы кончились, я еще чуть-чуть побыл там, подумал об Огороднике, похвалил его в мыслях, да и ушел. У кота свои дела, а у меня – свои.
Я хочу, чтобы Огородник
НИЛ ЭШЕР
ВЕТЕРАН
Чил невольно отпрянула, когда человек сбросил с себя лицо, словно маску. Она была уверена, что отделалась от парней Кроувена еще при высадке, но, боясь рисковать, на всякий случай спряталась за пластиковыми упаковочными ящиками. Из предосторожности пришлось добираться до терминала кружным маршрутом, а уж там садиться на паром до Скарби, на противоположном берегу реки. И там она увидела
Чил, раскрыв рот, продолжала пялиться на незнакомца. Тот достал из другого кармана непонятный инструмент и принялся орудовать им с обратной стороны снятого лица. Положив протез на колени, он вынул трубку и вставил в гортань. Между равнинами щек поднялась струйка дыма. Глаза без век на секунду вильнули в сторону Чил, но тут же вновь вернулись к снятому протезу. И тут Чил вдруг поняла, кто это такой. Работавший на пароме ветеран. От него и зависит переправа. Один из немногих, выживших после жесточайшей войны между группировками технотронных людей-киберов.
Сама не понимая, что ее подталкивает, она вышла на причал и приблизилась к нему.
Ветеран упорно игнорировал Чил, пока не вынул из горла трубку и не надел лицо. Протез с негромким щелчком встал на место. Может, ветеран просто не мог без него говорить?
– И как тебя зовут? – покровительственно осведомился он. – Чил.
Тем же самым инструментом, которым чинил лицо, он принялся задумчиво
