совершенного в полном безумии? Я снова заглянул в темную глубину и на этот раз увидел ламу, который обучал меня тибетскому языку, — в это время он, должно быть, спал на расстоянии мили отсюда. Но в жидкости я увидел его в обществе незнакомого мне монаха; они оба глядели в отполированную до зеркального блеска пластину. И тут я понял, что они наблюдают за мной! Это было выше моего разумения; Я отвел взгляд от жидкости и от моей партнерши: настолько сильна была окружающая ее аура нечеловечности.
И тут до меня дошло, что мы, находясь на моей крыше, в течение нескольких минут пели, горланили и издавали дикие оргаистические вопли! Это означало, что весь Боднатх проснулся и сейчас разбуженные жители откроют окна и двери и потребуют у нас ответа, что происходит. И что же, собственно, происходило? Мне пришла на память любимая дедушкина присказка: 'Боже милосердный! — промолвил вальдшнеп, когда его закогтил ястреб'. Это абсурдно неуместное воспоминание вызвало у меня взрыв неудержимого хохота.
Но вскоре мысль о том, что нас могут увидеть, отрезвила меня до такой степени, что я понял: нужно срочно убираться с этого открытого места. Мы оба были совершенно голые, а вокруг нас царил полнейший и необъяснимый хаос. Девушка лежала не в силах подняться. Тогда я взял ее на руки и стал пробираться по узкой лестнице мимо кладовых с зерном к себе в комнату. Помню, что при этом я все время твердил, обращаясь к себе и к ней: 'Я человек, человек'. Мне было необходимо уверять себя, поскольку в тот миг я был в этом совершенно не уверен.
Мы выждали в моей комнате несколько минут. Постепенно я понял, что каким-то чудом — это было не менее странно, чем все остальное, что с нами произошло, — никто не проснулся и не призывает нас к ответу, желая узнать, что случилось. Похоже, никто ничего не услышал! Чтобы как-то успокоиться, я приготовил чай, и пока я им занимался, мне удалось понять состояние моей партнерши. Казалось, она находится в бреду и совершенно не способна говорить со мной о том, что только что произошло между нами на крыше. Именно так обычно и бывает после дурмана — очень трудно, а порой и просто невозможно припомнить, что же с тобой приключилось. Похоже, несмотря на то что случившееся включало самое сокровенное, что только может произойти между мужчиной и женщиной, я был единственным свидетелем, способным хоть что-то припомнить.
Размышляя об этом, я выполз обратно на крышу и нашел свои очки. Невероятно, но они были целы и невредимы, хотя я ясно слышал, как они разбились. Натеков стеклянистой жидкости — эктоплазматических выростов нашего тантрического действа — нигде не было видно. Подобрав свои очки и нашу одежду, я вернулся в комнату, где спала моя партнерша. Курнув гашиша, я забрался под противомоскитную сетку и улегся рядом с ней. Несмотря на все возбуждение и полученную организмом стимуляцию, я сразу же заснул.
Не знаю, сколько времени я проспал. Внезапно я очнулся от глубокого сна. Было еще темно. Моей подруги и след простыл. Я изрядно встревожился: если она по-прежнему не в себе, ей опасно бродить ночью по деревне одной. Я вскочил, набросил на себя халебу и отправился на поиски. Ни на крыше, ни около кладовых ее не оказалось.
Обнаружил я ее на первом этаже дома. Она сидела на земляном полу, уставившись на свое отражение в бензобаке мотоцикла, принадлежавшего зятю мельника. Все еще не ориентируясь в окружающей обстановке — явление, типичное для дурмана, — она продолжала находиться во власти галлюцинаций и не могла понять, кто перед ней. 'Вы мой портной? — все спрашивала она меня, пока я вел ее в комнату. — Вы мой портной?'
Когда мы снова оказались наверху в моей комнате, я снял халебу, и мы оба обнаружили, что на мне надет некий предмет туалета, который она деликатно назвала своими 'штанишками'. Мне они были явно малы, и ни один из нас не знал, как они на мне оказались. Этот маленький эпизод достойно увенчал изумительный вечер, и я оглушительно расхохотался. Я возвратил ей трусики, и мы снова улеглись спать, озадаченные, успокоенные, усталые и довольные.
После этого совместного переживания мы с девушкой особенно подружились. Любовью мы больше никогда не занимались — нас вполне устраивала дружба. О событиях на крыше она не помнила абсолютно ничего. Через неделю или около того я поведал ей о своих впечатлениях относительно произошедшего. Она изумилась, но отнеслась к случившемуся благосклонно. А что случилось, я и сам не знал. Я окрестил стеклянистую жидкость, которую мы вырабатывали, 'лювь'. Это нечто большее, чем любовь, нечто меньшее, чем любовь, может быть, и вовсе не любовь, а некое пока непознанное до конца потенциальное человеческое переживание, о котором известно так мало.
Вот эту историю я и рассказал Дейву и Ив той ночью в Ла Чоррере, в 'доме на пригорке', под раскачивание наших гамаков в свете фонаря да под то стихающий, то возобновляющийся стук дождя по крыше из пальмовых листьев. Именно тот случай и заронил во мне интерес к фиолетовой жидкости, которую, если верить слухам, шаманы-аяхуаскеро выделяют из кожи и используют для гадания и целительства. И каждый раз, рассказывая эту историю, я обращаю главное внимание именно на феномене жидкости. И в ту туманную ночь, стараясь успокоить Денниса, я тоже сделал основной акцент на нем, умолчав о том дурацком моменте, когда я проснулся в женских трусиках. Он только чертовски смущал, ничего не прибавляя к смыслу истории. Тогда я никому не рассказал об этом эпизоде, он остался моим личным воспоминанием. И сейчас я упоминаю о нем только потому, что позже этому нелепому инциденту суждено было оказаться центральным моментом проявления телепатии, убедительнее которого мне наблюдать не доводилось.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ФИОЛЕТОВАЯ ПСИХОЖИДКОСТЬ
В которой Деннис начинает обрисовывать свой подход к алхимическому опусу, а психожидкость — была она транслингвистической материей или нет становится предметом спора
Мой рассказ закончился, и все мы на несколько часов забылись беспокойным сном. В тусклом свете зари мы с Ив добрались до группы хижин, лепившихся по берегу Игара-Параны, повыше чорро, на расстоянии трех четвертей мили от нашего приюта. Мы знали, что витото, которые спускаются по реке, чтобы привезти детей в школу, останавливаются в этих обычно пустующих домах. Мы надеялись прикупить яиц, папайи или тыквы, чтобы внести разнообразие в наше меню, состоящее из неочищенного риса, юкки и бананов.
Мы нашли там только маленькую горстку людей; единственным товаром, которые был у них на продажу, оказались плоды сердцевидной формы размером с грейпфрут, полные скользких сладковатых зерен, плавающих в прозрачном красноватом сиропе. В те времена этот плод еще не был известен ботанической науке, лишь через несколько лет Шульц опишет его и назовет Macoubea witotorum. Мне же предстояло снова встретиться с этим плодом. Он оказался очень дешевым, и поскольку мы пришли в надежде хоть что-то купить, то потратили пятнадцать песо, получив взамен фунтов пятьдесят этих диковинных фруктов. Несмотря на то что я почти всю ночь напролет носился по океану мысленных галлюцинаций, я ощущал себя бодрым и здоровым. Взвалив на спину битком набитый мешок — это и была вся наша покупка, — я быстрым шагом направился обратно к миссии.
Ходьба доставляла мне радость. Мешок казался легким, нести его было одно удовольствие. Не останавливаясь на отдых ни на минуту, мы с Ив вернулись в миссию и пошли в расположенную на берегу обитель Ванессы и Дейва, чтобы вместе позавтракать. Когда мы выходили из хижины на поиски пропитания, Деннис крепко спал. Теперь его не было — очевидно, проснувшись, он сразу же помчался будить Ванессу, чтобы поведать ей о том, что он пережил несколько часов назад. Доносящийся изнутри жужжащий звук, чувство одержимости — обо всем этом он возбужденно рассказывал, когда мы вошли в 'речной дом' и я опустил на пол свою ношу. Пока все возились с завтраком, события минувшего вечера обсуждались и тщательно анализировались. На Ванессу и Дейва не произвело впечатления взволнованное заявление Денниса о том, что нам удалось уловить и некое в высшей степени своеобразное энергетическое поле. Я предложил Деннису не спорить о природе пережитого, а просто уединиться после завтрака и записать все, что придет в голову, о том странном звуке, который он издавал. Брат послушался моего совета и полез на
