– А где Дрейк? – осведомился Мит.
Карл поднял большой палец и ткнул им в направлении домика:
– Внутри. Паяет черный ящик для проекта нового радиотелескопа. – Он указал на полусобранную тарелку поворотной антенны, которую мы доставили сюда в виде сотни деталей за последние несколько месяцев.
– А вы, ребята, сильно рискуете, когда паяете внутри надувной палатки. Если Фрэнк прожжет в стенке дырку, его попросту завалит.
Карл пожал плечами – это было хорошо видно в жалком старом скафандре.
– Это наш риск. И мы на него согласны.
– А что будет делать ваша новая тарелка? – спросил Мит. Даже сквозь помутневший старый щиток шлема мы увидели, как заблестели глаза Карла.
– Мы назвали ее «Озма-2». Как только антенна будет готова, мы начнем проверку кое-каких идей Фрэнка. В смысле, куда неплохо бы заглянуть радиотелескопом. Tay Кита. Эпсилон Эридана…
– Отлично! Вам еще не надоело слушать «ждите ответа»?
– Билл, я ведь показывал тебе уравнение.*
– Ага, показывал. Половина членов в нем – неизвестные величины. Карл, вы принимаете желаемое за действительное.
– Ну… мы же на Луне, черт побери! Можешь представить более подходящее место, чтобы принимать желаемое за действительное? – Он обвел руками мертвое черное небо. – Господи, да ведь каждую ночь ты сам все это можешь увидеть, Билл! Там миллиарды и миллиарды звезд!
Карл уже затерялся в мечтах, готовый обрушить на нас очередную получасовую обличительную речь.
– Да ну тебя к черту! – буркнул Мит. – Давай выгружать его барахло, а то не сможем подняться в горку и начать установку нашего оборудования.
В радиорубке было тихо. Она сулила уединение – то самое уединение, которого человеку иногда так хочется во время ежемесячного звонка домой. Во всяком случае, все мы научились обращаться с приборами сами и не нуждались в помощи единственного на базе офицера-связиста – а тому более чем хватало забот с починкой старого электронного хлама, который постоянно изнашивался и ломался.
Лицо моего сына Билли на черно-белом телеэкране выглядело иначе, чем во время нашего последнего разговора. Ему это хорошо удается. Он смотрит в телекамеру, а не в стоящий рядом с ним телевизор. Взгляд все еще жесткий, хотя вот уже три года, как он вернулся из Вьетнама и, наверное, почти закончил с медицинской реабилитацией.
– Ты снова подстриг бороду, – заметил он.
Я улыбнулся и распушил ее пальцами. На ощупь почти как стальная щетка.
– Она уже… гм-м… стала заполнять мой шлем. В ответ улыбка:
– Что ж, теперь ты больше похож на Кастро и меньше – на Мудрого старца с гор.
Когда он был мальчишкой, все говорили, что он очень похож на меня, но я так не считаю. Подбородок у него более плоский, ямочка на нем меньше, нос уже, прямее и длиннее и, если хотите знать мое мнение, гораздо больше напоминает нос Фреда, брата его матери.
– Что это за дурацкая рубашка на тебе? – Одежка здорово смахивала на какой-то воинский мундир, даже с золотыми галунами на воротничке и манжетах.
– Из полиэфира, – ухмыльнулся он.
– Какого она цвета?
– Фиолетовая, папа. Я усмехнулся:
– И что, больше никаких бус и сандалий?
– Времена меняются.
Тут я увидел – даже на зернистом телеэкране, – как начали темнеть его суровые глаза, и решил, что лучше сменить тему.
– Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. Его взгляд прояснился:
– Точно! Tempora mutantur, nos et mutamur in illis. Хилдерик, король франков.
В наших с Билли отношениях такое было всегда. Что бы между нами ни произошло, я всегда мог позвать сына прогуляться по лесу, и там мы болтали на всякие умные темы.
– Ты еще встречаешься с той девушкой… э-э… – Господи, да вспоминай же быстрее… – Сарой?
Я увидел, как ему приятно, что я вспомнил ее имя. – Да.
– Мне понравилось ее фото, которое ты прислал по факсу. Она действительно красивая. – Высокая блондинка с ярко-голубыми глазами. Нос, правда, великоват, но на ее лице смотрится в самый раз. – Как твоя мать?
Он нахмурился. Слегка пожал плечами:
– У нее вроде бы все в порядке. Она сейчас менеджер по запчастям на тракторном заводе.
– Это хорошо. Гм-м… Она еще встречается с этим… как-там-его? Он еще больше нахмурился. Медленно кивнул. А чего я от него, собственно, хочу? Чтобы он рассказал о своем сводном братце? Парнишка родился в конце 1966 года, задолго до того, как мы узнали, что я застряну на Луне, так что даже если бы программа «Аполло» сработала…
– Как учеба?
Он вдруг просиял:
– Меня досрочно приняли в университет Джона Хопкинса, папа! Вашингтонский университет выпустил меня на год раньше, чтобы я уже осенью смог начать учебу на медицинском факультете.
– Так это же здорово!
– Я подал в NASA заявку на стипендию по космической медицине. И мне сказали, что с моими десятью ветеранскими пунктами ответ наверняка будет положительный.
Когда в 1948 году я поступал в Бостонский университет, у меня было всего пять пунктов. И к тому же на моей груди не было «Пурпурного сердца», не говоря уже о «Бронзовой звезде». Военные прислали мне по
