превратились в груды щебня и стеклянных осколков, и бригады роботов копошились в развалинах, разбирая завалы, чтобы попытаться восстановить здания. Валентина смотрела на них и гадала, как долго продлится война…
Только на следующий день она узнала, что под развалинами кинотеатра погибла Тина. Эта новость настолько потрясла Валентину, что ее вырвало. Кое-как умывшись, она убежала в свою комнату, заперлась на замок и плакала, уткнувшись лицом в подушку, до тех пор пока не заснула.
Через три дня после начала осады мама ушла на фронт.
— Не смей!.. — кричал ей отец. — Ты спятила, женщина? Ведь у тебя двое маленьких детей!
Его лицо побагровело от гнева, кулаки сжимались и разжимались. Тровер ничего не понимал, но вопил так, что Валентине захотелось вырвать из-под кожи слуховое устройство и растоптать. Глаза у мамы тоже были красны, но голос звучал твердо.
— Я должна, Гаральд, и ты сам отлично это знаешь. Ведь я ухожу не просто на фронт — я иду защищать наш родной Город. Я нужна Городу, нужна моим согражданам. Что станет с нашими детьми, если никто не будет сражаться за них?
— А мне кажется, ты просто любишь воевать, — сказал папа с горечью. — Ты, как наркоманка, настолько привыкла к борьбе, что уже без этого не можешь.
Мама шагнула вперед и сунула ему под нос левую руку.
— Я — наркоманка?! Вот значит, как ты обо мне думаешь?… — Мизинец и безымянный пальцы на ее левой руке были изувечены и не разгибались до конца. На памяти Валентины так было всегда. Когда она спросила у матери, отчего это, та произнесла страшное слово — «костоломы». Так раньше называли полицейских.
— По-твоему, я к
Папа не нашелся с ответом и молчал почти целую минуту. Тем временем мама крепко поцеловала детей в лоб и вышла из квартиры, захлопнув за собой дверь. Папа, Валентина и все еще всхлипывавший Тровер остались сидеть неподвижно. По щекам отца катились слезы, но он даже не пытался их скрыть. Наконец папа вытер глаза кулаком и спросил с деланной веселостью в голосе:
— Ну-с, кто хочет блинов с вареньем?…
Но электричество выключили еще утром, поэтому им пришлось довольствоваться размоченными в молоке кукурузными хлопьями.
Прошло две недели после начала осады. Накануне вечером мама не вернулась домой, и Город пришел за папой.
— Все взрослые обязаны сражаться, товарищ! Нам нужна каждая пара рук!
— Но у меня дети!.. — взорвался Гаральд. Уже не в первый раз мама не приходила домой ночевать, и он буквально извелся от беспокойства, хотя в последнее время они почти не разговаривали друг с другом.
— Ваша девочка уже достаточно взрослая, чтобы позаботиться о себе и о брате. Правда, детка? — Женщина из городского комитета обороны была невысокой и грузной, к тому же на ней был тяжелый бронежилет. На десятый этаж, где располагалась квартира Валентины, ей пришлось подниматься пешком, так как лифт в доме теперь почти никогда не работал, и ее лицо стало багровым от гнева и усилий.
Валентина прижалась к отцу и обхватила руками его ногу.
— Мой папа готов сражаться! — заявила она. — Ведь он тоже Герой!
Она не преувеличивала. Гаральд тоже участвовал в Революции и даже был награжден какой-то медалью. Иногда, когда дома никого не было, Валентина потихоньку доставала родительские награды и разглядывала яркие многоцветные ленточки и затейливые надписи, сделанные крошечными выпуклыми буковками на блестящих бронзовых кружочках.
Женщина из городского комитета обороны бросила на папу многозначительный взгляд, который, казалось, говорил: «Стыдно вам отказываться! Ребенок — и тот понимает!..». Валентина, таким образом, как бы сделалась союзницей толстой женщины, но никаких угрызений совести по этому поводу не испытывала. Ведь у Лизы воевали и папа, и мама; почему же у нее должно быть по-другому?
Ее отец тяжело вздохнул.
— Я должен оставить записку жене, — сказал он, сдаваясь. Только теперь Валентина поняла, что впервые в жизни будет предоставлена самой себе, и мысль об этом наполнила ее нетерпением и восторгом.
Еще через сутки — ровно через пятнадцать дней после начала осады — домой вернулась мама, и в тот же день Город пришел за Валентиной.
Мама казалась угрюмой и подавленной, а лицо ее почернело от нечеловеческой усталости. Кроме того, передвигаясь по кухне, чтобы приготовить детям овсяные хлопья с сухофруктами на воде (все молоко в выключенном холодильнике испортилось), она слегка приволакивала ногу. Тровер, сидя на полу, с любопытством поглядывал на нее, словно не узнавая, но когда один раз он попался ей на пути, мать рявкнула на малыша — дескать, не путайся под ногами и садись за стол. Тровер завопил (Господи, как же этот противный мальчишка умел орать!), но в его криках слышалось чуть ли не облегчение — наконец-то он признал в этой незнакомой тете родную мать.
Он кричал и кричал, и в конце концов мама и Валентина сели за стол вдвоем.
— Где отец? — спросила мама.
— Он сказал — они копают вокруг Города рвы и траншеи, строят, как их… блиндажи. Вчера они занимались этим целый день.
Глаза матери чуть заметно блеснули.
— Это хорошо. Нам очень нужны траншеи и надежные блиндажи. Сначала мы укрепим Город, а потом прокопаем ходы до самых вражеских позиций, чтобы незаметно приближаться и наносить удары. Мы будем убивать их и отходить, пока они не опомнились! — сказала она, очевидно, позабыв, что никогда раньше не разговаривала с Валентиной, как со взрослой. Впрочем, теперь изменилось многое, и не только это.
Именно в этот момент в дверь постучали, и мама пошла открывать. То была уже знакомая Валентине толстая женщина из городского комитета обороны.
— Нам нужна ваша девочка, — начала она, слегка отдышавшись.
— Нет, — твердо ответила мама. Ее голос звучал невыразительно, но твердо, так что каждому было ясно: никаких возражений она не потерпит. Подобный тон она усвоила еще в детстве, когда управлялась со своими девятью братьями, дядьями Валентины, которых разметало теперь по всему свету. Во время Революции мама командовала целым эскадроном, и никто никогда не осмеливался ей перечить.
Валентина, во всяком случае, не сомневалась, что ни один человек в мире не сможет переспорить ее маму.
— Что значит — «нет»?… — удивилась женщина из комитета обороны. — Ни о каких «нет» не может идти речи, товарищ!
Мама резко выпрямилась.
— Мой муж копает оборонительные рвы. Я сражаюсь. Моя дочь присматривает за младшим братом. По-моему, наша семья вносит достаточный вклад в дело обороны Города.
Женщина покачала головой.
— Водопровод работает плохо, а во многих домах — и в вашем, кстати, тоже — остались пожилые люди, которым не под силу спускаться во дворы и качать воду из колонки, а потом подниматься с ведрами на свои этажи. Им нужно носить воду, и мы решили, что эту важную работу можно поручить детям и подросткам. Ваша девочка уже достаточно взрослая и достаточно сильная — она справится. Что касается младшего мальчика, то вы можете отдать его в ясли, которые открылись в подвале вашего дома. Там ему будет хорошо.
— Нет, — снова сказала мама. — Прошу меня извинить, товарищ, но я решительно возражаю…
