Двадцать три года назад здесь не было никакой станции. Не было железной дороги. Был тракт. Был обоз — череда двуколок на огромных колесах, каждую из которых катили по четыре человека. Были путники, молча идущие рядом. Мне, семилетнему, иногда разрешали держаться за чей-то пояс… И я шагал, едва переступая ногами, спасаясь от смерти.
Сегодня я вернулся. И — руку готов положить на рельсы — меня теперь невозможно узнать.
Вниз с перрона вела хлипкая лестница, скрипевшая при каждом шаге. Я спустился; человек, сидевший в будочке смотрителя, был мне совершенно незнаком.
— В Холмы, добрый путешественник? Надолго? Ищете хорошую гостиницу и недорогую?
Он не спросил, бывал ли я раньше в Холмах, решил, что не бывал. Мне даже играть не приходилось — я
— Вы меня очень обяжете, — сказал я смотрителю.
Он с готовностью вытащил из конторки стопку темных бумажных квадратов.
— Гостиница «Фатинмер», в центре… Отдадите вот это хозяйке — получите скидку.
Я принял бумажку у него из рук. Меня неприятно поразило название гостиницы. Что, наши уже и между собой называют предметы йолльскими кличками?
Смотритель ничего не заметил. То ли я так хорошо научился владеть собой за годы городской жизни. То ли он, обалдевший от станционной скуки, потерял остатки наблюдательности.
— Прямо по дороге, добрый господин, на распутье налево. До темноты, глядишь, и дойдете…
Я поблагодарил его.
Вечерело. Трава переливалась, освещенная низким солнцем, и это была не та трава. Не такая, не ее я помнил с детства. А может быть, мне казалось, что помню.
Я шел по Холмистому Тракту. Вокруг не было ни души. В дорожной пыли кое-где явственно виднелись отпечатки подков. Нелюдей обувают железом, говорил когда-то мой дед. Тогда и слова-то такого не было — «подковы»…
По-йолльски — олф.
Дорога поднялась на пригорок. Сделались видны поля на много верст вокруг. На северо-востоке показался Холмовый лес — тоже неузнаваемый. Еще бы: его и жгли, и рубили, и прореживали. Мы с дедом почти полгода жили в Холмовом, оттуда нас не могли ни выбить, ни выкурить… Теперь на пепелище появился молодой подлесок, издали лес казался светлым и зеленым. А на опушке, на склоне холма, маячил тяжелый каменный дом. Я присмотрелся.
Йолльское строение. Три или четыре этажа. Дом замер на опушке у самого леса, как грузный путник, идущий в гору. Над крышей дымок. И еще один толстый дым — над приземистым строением, едва заметным из-за каменного забора. У мясоедов считается, что чем дальше от жилых помещений расположена кухня — тем богаче хозяин дома. На родине у них, говорят, ужасная теснотища…
Я тряхнул головой и ускорил шаг. Время дорого. Я путешественник, прибыл в Холмы исключительно по делу и уеду сразу же, как только управлюсь. Что мне ждать, столичной штучке, в этой Богом забытой глуши?
Дорога опустилась в низину. На склонах холмов зеленели, розовели, золотились поля, засаженные разными злаками. Цепью, как тушители на пожаре, стояли молодые березы, удерживали корнями нарождающийся овраг. Я вздохнул: раньше надо было высаживать, теперь сползающую почву не удержишь…
Когда дорога снова поднялась на холм, я увидел впереди двух всадников. Дед называл таких «нелюдь под нелюдью». Громоздко получалось. По-йолльски — офорл.
Помню, при виде этих существ я бросался бежать как ошпаренный; дед хватал меня за шиворот, уговаривал, хлестал по щекам, убеждал, что бояться нечего, все равно мы сильнее…
Теперь я даже с шага не сбился. Двадцать три года прошло.
Я ждал, что они проедут мимо, не обратив на меня внимания, но всадники заинтересовались. Первому было лет сорок: судя по одежде и осанке — владетельный вельможа. Второй…
Второй был маг. У меня подобрался живот: йолльские маги легко распознают ложь и убивают без раздумий.
Всадники придержали четвероногих нелюдей. Прямо перед моим лицом оказались две огромные, длинные, покрытые шерстью морды. Я тоже остановился.
— Кто таков? — спросил вельможа по-йолльски.
— Путешественник. Иду в Холмы по своим делам, — ответил я на языке Цветущей.
— Говори по-человечески, растение, — тихо проговорил маг.
Он недавно прибыл на остров. Я видывал таких в городе: у них очень бледные лица и нутряная ненависть ко всему, что осталось в Цветущей не-йолльского.
— Что за дела у тебя в Фатинмере? — продолжал вельможа, не обращая на спутника внимания. — И почему не кланяешься барону?
Я поклонился. Если этот мясоед в самом деле барон, мне не стоило раздражать его. Он в своем праве.
Четвероногая нелюдь под магом косилась на меня огромным глазом. Я отступил на несколько шагов.
— У меня, господин барон, торговое дело. Мне поручили купить здесь, в Холмах, дом. — Я по- прежнему говорил на родном языке. Не лгал напрямую, но утаивал правду. Скажи я то же самое на языке йолльцев — маг почти наверняка заметил бы подвох.
— Кто поручил? — спросил барон по-йолльски.
— Торговая контора «Фолс», у меня при себе верительные грамоты…
Я сделал движение, собираясь раскрыть свой мешок и вытащить бумагу. Маг вскинул правую руку. Я замер.
— Оставь его в покое, — сказал барон спутнику. — Он в самом деле идет по своим делам… Оставь!
Маг опустил руку, не сводя с меня глаз. На указательном пальце его правой руки мерцало стальное кольцо с перламутровыми пластинами.
Барон сдавил свою нелюдь коленями, давая приказ двигаться дальше. Маг смерил меня взглядом с ног до головы и последовал за вельможей. Мне предстояло продолжать путь по дороге, загаженной дерьмом нелюдей.
Цветущая моя, Цветущая, что с тобой сталось?!
Я решил не останавливаться в гостинице «Фатинмер». Прошел еще два квартала и отыскал постоялый двор без названия, зато с йолльской лицензией, приколоченной к двери огромным ржавым гвоздем. Лицензия белела в полумраке, то приподнимая, то опуская уголок в согласии с налетавшим ветерком. В жесте трактирщика, приколотившего йолльский документ к дверям, было столько великолепного пренебрежения, что я не удержался и вошел.
Мне были предложены комната, маленькая и чистая, и ужин. Глядя, как поднимается пар над семикрупкой — традиционной кашей, кулинарной гордостью Семи Холмов, — я слушал осторожные рассказы жены трактирщика о новостях в округе. «Но если по совести, — говорила женщина, — новостей нет. Работают люди с утра до ночи в поле — разве это новость? Торгуют опять же, трактир хоть и не процветает, но и с голоду умереть не дает. Один завелся, из города приехал, мясную лавку открыл. Да прогорел: нет покупателей. У барона поставщики свои, он к мужику торговаться не пойдет. Вот тот покрутился здесь неделю-другую, мясо нелюдей стухло, он и уехал. Лавка до сих пор пустая стоит — провоняла так, что никто туда идти не хочет. А удобная лавка, на перекрестке… Месяц назад толстого Крутика, которого поле с краю, ограбили: вломились в дом, нашли под полом сундучок со сбережениями и унесли средь бела дня. Оказалось, какой-то бродяга из Заводи — на другой же день его и поймали… Вот и все новости, добрый путешественник, а вы в Холмы с чем?»
Она была круглолицая, как подсолнух. Букет свежих «солнечных цветов» стоял, как полагается, в парадном углу, и орнамент на потолке, если присмотреться, был тоже из подсолнухов. Старый орнамент, нанесенный еще до нашествия.
Я подумал, что вполне мог ее знать когда-то. Но, как не узнавал родного селения, так и эту женщину
