поля и сидел там, питаясь сухим зерном, целые сутки.
Потом не выдержал, вернулся и сдался матери. И только тогда узнал о страшной смерти отца, случившейся в тот же день и в тот же час, когда барон Нэф целовался в лесу с Горицветкой, крестьянской девушкой.
Я угодил в собственную ловушку. Расслабился. Цепляясь за жизнь, забыл о долге. Не пройдет и нескольких часов, как весь поселок узнает имя тайного веснара. И даже наше с магом взаимоистребление не изменит его будущей судьбы.
— А может, это не она? — спросил я вслух.
Аррф тяжело покачал головой.
— Ну подумай, зачем ей… — не сдавался я.
— В истории завоевания Цветущей полно рассказов о девушках-фанатичках, убивавших йолльских любовников. Иногда весьма причудливым, мучительным образом.
— То было раньше, — сказал я неуверенно.
Мы остановились перед небольшим скромным домом, из новостроев, но сооруженным по старинке. Ворота были крепко закрыты.
— Я хочу тебя кое о чем попросить, Аррф. Если девушка окажется веснаром — дай ей шанс. Даже не так: дай мне шанс понять, что там все-таки произошло.
Он болезненно сощурился — яркое солнце слепило его. Подышал на свое кольцо. Подумал. Отрывисто кивнул.
— Именем Йолля!
Мы одновременно ударили кулаками в ворота.
К счастью, Аррф слишком устал, чтобы нести закон Йолля громогласно и величественно. И потому через полчаса уговоров мне удалось убедить несчастную мать, что ее дочери все-таки лучше подняться из погреба, где она прячется, и предстать перед магом.
Мать ничего не знала. Ее дочь — воспитанная, скромная девушка, без разрешения глаз не поднимет. Свидание с бароном — да вы что?! Да, позавчера вечером Горицветка вернулась домой бледная, трясущаяся, ни в чем не признавалась… но при чем тут барон? Наутро хмуро молчала, наотрез отказывалась выходить на улицу, даже к колодцу за водой. Но барон — это невозможно! Услышав стук в ворота, Горицветка кинулась в погреб и там заперлась… Но она ни в чем не виновата! Горицветка — сирота, отец умер давно, она, мать, воспитала дочь в строгих традициях… Немыслимо!
Мы говорили на языке Цветущей. Аррф переводил настороженные глаза с женщины на меня.
— Из погреба есть второй выход? — спросил я ровно, без выражения.
Ее мать смотрела на меня полными ужаса глазами.
— Нет, господин.
— Не беспокойся, женщина. Пусть Горицветка поговорит со мной. Ничего ей не будет, пусть только поговорит!
— Не вздумай обмануть меня, веснар! — Аррф скалился, пытаясь уловить смысл нашего разговора.
Погреб не запирался изнутри. Я с трудом поднял тяжелую крышку — дохнуло сыростью.
— Горицветка?
Тишина.
— Послушай, я тоже веснар. Я не допущу, чтобы тебя тронули пальцем — сейчас. Но мне… нам… очень нужно знать: это ты сделала? Зачем?
Тишина. Еле слышный шорох.
— Ты сказал «веснар», — прошептал Аррф за моим плечом.
— Не мешай.
Из погреба по-прежнему не доносилось ни звука. Говорит ли Горицветка по-йолльски? Наверняка говорит: молодые говорят все.
— Горицветка, — продолжал я на языке Цветущей. — Я хочу тебе помочь. Я могу тебе помочь. Только скажи правду.
— Я его не…
Рыдания. Маг быстро посмотрел на меня, потом опустил руку с кольцом в темноту погреба. Стали видны цвелые стены, гора яблок в дальнем углу и скрюченная фигура, притаившаяся в куче тряпья за дырявым бочонком.
— Убери свет.
Маг поднял брови:
— Давай вытащим ее оттуда.
— Убери свет!
Удивительно, но он повиновался.
— Горицветка, — сказал я так мягко, как мог. — Меня зовут Осот. Даже если ты убила барона — я сумею тебя защитить, по крайней мере сейчас. Ты слышишь? Только скажи!
Она ничего не отвечала. Ревела в три ручья.
Она понимала, что делает что-то не так… но устоять не могла. Барон никогда в жизни не обижал ее. Никогда. Только смешил, дарил подарки и хвалил. Ни один парень в Холмах никогда-никогда не развлекал ее так, как взрослый чужой мясоед, которого она поначалу боялась.
Она плохо писала по-йолльски, но читать умела. Барон оставлял ей коротенькие послания в расщелине старого дуба на перекрестке — там, где от тракта отделялась дорога к каменному дому. У нее сердце замирало всякий раз, когда она запускала руку в сухую, шершавую щель.
Он назначил ей свидание в лесу. Раньше она в лес никогда не ходила — про него в поселке рассказывали недоброе. Но раз барон сам ее позвал, значит, ничего страшного случиться не может?
Она пошла.
Барон подарил ей колечко. Вот это. Он целовал ее, и все было хорошо… Потом барон велел ей идти домой, а сам остался.
Она отошла на сотню шагов. Остановилась, чтобы пособирать землянику, и через несколько минут услышала… Нет, не крик. Какой-то очень страшный звук. Хоть и негромкий.
Сперва она бросилась наутек. А потом, вот дура-то, не удержалась и вернулась. Чтобы только взглянуть…
Увидела мертвое тело, лежащее в высокой траве. Тело барона, и всюду по поляне седые волосы, как оборванные нитки.
Тогда она побежала домой и поклялась никогда-никогда никому об этом не рассказывать. Но как только она закроет глаза — перед ней возникает труп, мешком лежащий в траве, и эти белые нитки, дрожащие на ветру.
— А теперь скажи по-йолльски: я не веснар. Я не убивала барона.
Горицветка, извлеченная из погреба, дрожала в объятиях матери.
Аррф сидел, нахохлившись, глядя с подозрением.
— Я не веснар, — пролепетала Горицветка на вполне приличном, почти без акцента, йолльском. — Я не убивала барона. Честное слово! Клянусь! Даю присягу!
Все эти клятвы были ни к чему. Уже после первых ее слов Аррф отшатнулся, будто между ним и девушкой перерезали натянутую нить. Из веснара, убийцы и мстителя Горицветка превратилась в несчастную дуру. Хоть бы жители Холмов пожалели ее…
А почему нет? Ведь живут — и прекрасно живут — и Роза, и Горчица. То, что в прежние времена считалось позором, теперь превращается чуть ли не в доблесть.
— Мы оказались там, откуда начинали, — сказал я. — Даже хуже: у нас совсем не осталось времени.
