Дмитрию Александровичу Пригову пришел некий человек, принес стихи своего друга и попросил: «Дмитрий Александрович, скажите мне, это хорошие стихи или плохие?». Пригов прочел и сказал: «Плохие». Человек в ответ: «А это он так нарочно». «Тогда — хорошие», — ответил Пригов. Это, конечно, абсолютизация, но в ней содержится большая доля правды. Такой подход не влияет на писательское мастерство, но влияет на функционирование текста в этом мире. Людей, готовых читать текст, не втиснутый в какие-то определенные рамки, не очень много. Существует даже специальная профессия — читать тексты, не вложенные в рамку, оценивать эти тексты. Это и есть критик, культуртрегер, филолог, редактор. Эта профессия особая, и хорошо, если этот человек добросовестен.
М.Г.: Вот я и хотела сказать: так будь прокляты культуртрегеры и прочие, которые мешают хорошим фантастическим текстам попасть к «серьезному» читателю, объявляя их «фантастикой».
Д.Д.: Так это же недобросовестные культуртрегеры и критики!
М.Г.: А где мерило добросовестности?
Д.Д.: Исключительно в нашем сердце. Ситуация очень болезненная и до какой-то степени патовая. Выход один — должна возникнуть новая группа читателей. Кстати, ведь роман Горалик и Кузнецова «Нет!» тоже провалился в некую щель между мейнстримовским и фантастическим сообществом — он был замечен читателем, но не критикой. Дело в том, что он был ориентирован на продвинутую молодежь, поколение, чьи вкусы генетически восходят отчасти к киберпанку, отчасти к психоделической прозе Берроуза, Буковски… Той литературе, которая у нас существует в основном в переводных вариантах. Это же не фантастика и не мейнстрим — это отдельная сфера письма, и вот у нее как раз есть свой читатель! В любом случае, существование трех полей лучше, чем существование двух полей. А тридцати — еще лучше.
М.Г.: «Сто полей»? Игра с множеством вариантов?
Д.Д.: Да. Кстати, фантастам еще грех жаловаться. Возьмем ситуацию с детективом — его вообще никто не держит за серьезную литературу, а ведь в этом жанре были созданы настоящие шедевры — Честертон, Агата Кристи, Конан Дойл, вошедшие не просто в историю литературы, а в ее мифологию. И сейчас такие прорывы в области детектива наверняка есть. Замечает их кто-нибудь?
М.Г.: Из твоих слов я сделала главный вывод — надо воспитывать читателя. Пока есть читатель, который выбирает «только фантастику» или «только мейнстрим», у нас все так и будут бегать по загончикам. А появится иной читатель, не будет ни фантастики, ни мейнстрима, а будет просто проза, которую читатель сумеет воспринять.
В принципе, к тому и идет: сейчас на нашем рынке появилось несколько западных имен, «чистых» фантастов, но новой школы, которых охотно приняли продвинутые читатели «просто литературы» — Вернор Виндж, Дэн Симмонс, Нил Стивенс, Нил Гейман… Еще немного, и эту же нишу освоят — уже начали осваивать — наши фантасты. И тогда настанет вечный мир и благорастворение воздусей.
Д.Д.: Да нет, просто возникнет некая буферная зона, которая может превратиться во что-то совершенно самостоятельное. А крайности так и останутся крайностями.
М.Г.: Так, может быть, эта новая буферная зона, когда возникнет, и будет мейнстримом?
Д.Д.: Я думаю, она будет просто хорошей прозой.
МНЕНИЕ
Экспертиза темы
Почему фантастам, даже лучшим из лучших, так трудно попасть в поле интересов нежанрового читателя и уж тем более потребителя мейнстрима? Как помочь им пробиться на «чужую» территорию? Эти вопросы мы задали: фантасту, замеченному также в мейнстриме; писателю, ушедшему из жанра; известному прозаическому дуэту, остающемуся верным фантастике.
Еще в 1878 году Эмиль Золя в «Парижских письмах» горячо доказывал: «Жюль Верн — писатель остроумный, он с большим успехом популяризирует науку для невежд… Он не пишет, собственно говоря, романов, он просто драматизирует науку, он пускается в фантастические бредни, опираясь на новые научные данные. Я не стану разбирать этого рода произведения, долженствующие, по-моему, исказить все познания детей, но я вынужден засвидетельствовать их невероятный успех. Впрочем, они не имеют никакого значения для современного литературного процесса. Азбуки и требники продаются в таком же неисчислимом количестве».
В этой цитате восхитительна ссылка на азбуки и требники.
Ссылка эта, собственно, все и объясняет. Как бы ни жаловались издатели и писатели на падение тиражей, бесчисленные требники, азбуки и фантастика выходили и все равно будут выходить; но при этом они (как в свое время книги Жюля Верна) никак не влияют на текущий литературный процесс — за редчайшим исключением.
Почему?
Да потому, что все это — фантомная литература.
Ну да, возразите вы, книги Василия Аксёнова или Андрея Платонова тоже можно назвать фантомными! Но боли Аксёнова и Платонова — это
Даже Михаила Булгакова, даже Алексея Н. Толстого можно упрекнуть (в их фантастических произведениях) все в той же фантомности. И споры шли (если шли) не вокруг «Аэлиты» или «Роковых яиц», споры шли вокруг «Ибикуса», вокруг «Бега». В России литератора, пишущего фантастику, ничто никогда не спасало. «Алексей Толстой, аристократический стилизатор старины, у которого графский титул не только в паспорте, — писал критик Г.Лелевич, — подарил нас «Аэлитой», вещью слабой и неоригинальной». Ему вторил Корней Чуковский: «Роман плоховат. Все, что относится собственно к Марсу, нарисовано сбивчиво, неряшливо, хламно, любой третьестепенный Райдер Хаггард гораздо ловчее обработал бы весь этот марсианский сюжет». Чуковского поддерживал Юрий Тынянов: «Единственное живое во всем романе — Гусев — производит впечатление живого актера, всунувшего голову в полотно кинематографа».
О Михаиле Булгакове писали: «Не сумел ни оценить гибели старого, ни понять строительства нового. Его частые идейные переоценки не стали поэтому источником большого художественного творчества».
Само понятие «фантастика» в Литературной энциклопедии тридцатых годов толковалось весьма недвусмысленно: «Изображение неправдоподобных явлений, введение вымышленных образов, не совпадающих с действительностью, ясно ощущаемое нарушение художником естественных форм, причинных связей, закономерностей природы».
Что же вы хотите от тех же Александра Громова или Олега Дивова, Алексея Калугина или Александра Зорича, вовсе не худших представителей современной российской фантастики? Боюсь, дискуссий вокруг весьма известных нынешних фантастических романов так и не возникнет нигде, кроме самой фантастической среды, хотя некоторые произведения названных авторов, возможно, со временем попадут в «Золотой фонд». Таков парадокс. И проистекает он, скорее всего, от того, что читателей фантастики интересует вовсе не война как таковая (от армии лучше откосить), не покорение миров как таковое (интереснее открыть сеть ресторанчиков), не преображение существующего мира как таковое (гораздо перспективнее огородить и спасти свой собственный участок), а опять же фантомное участие в фантомных зрелищах.
