квадратики, черные отрезки. Даже этот скудный свет был для меня слишком ярким.
– Боюсь, мы не сможем вам посодействовать. Грашко Йововиц не спустится вниз.
– Ему необходима помощь? У нас есть несколько…
— Ему необходим покой. – Голос правозащитника стал неожиданно жестким. – Он достаточно настрадался при жизни. Вдобавок мы в курсе, насколько нейтральна эта территория…
— На что вы намекаете? Всякий находящийся здесь отбывает срок заслуженного наказания…
Микаэль быстро взглянул на меня и отвел глаза.
– Я не собираюсь соревноваться с вами в казуистике, да мне это и не по силам. Меня уполномочили сделать вам встречное предложение. Мы готовы принять вас или вашего свидетеля наверху.
Я засмеялся.
Упакованный в бутылку из непрозрачного стекла свидетель давил мне на поясницу, безобразно распирая карман штанов. Как Прик Вендерс, мой непосредственный начальник, дал добро на эту авантюру – уму непостижимо. Неужели их действительно так заинтересовал несчастный убийца Йововиц? Голос в трубке был чертовски настойчив:
– Мне нужен этот парень, Анатоль. Если тебе придется для этого обзавестись крыльями и удостоверением Михаила-архистратига, делай. Мне неважно, как ты добудешь его, но ты сделаешь это и принесешь мерзавца упакованным и готовым к употреблению. Много времени это занять не должно, а я тебе пока выпишу двухнедельный отпуск и направлю на курсы реабилитации. Если понадобится, конечно.
Еще как понадобится.
Я сидел, судорожно вцепившись в плечи своего носильщика. Странно. Сидеть на мальчишке было довольно удобно, при том что парень не доставал и до плеча Микаэля. Мешала даже не хромота правозащитника – хотя при каждом шаге я съезжал вправо и вынужден был цепляться все сильнее, – а проклятое чувство неуверенности. Мне казалось, что еще секунда – и он стряхнет меня вниз, и я загремлю по скользким ступенькам… никогда прежде не замечал за собой страха высоты.
– Еще немного.
Я крепче зажмурил глаза. Проклятый хромой урод! Хоть бы он не споткнулся…
Микаэль тяжело дышал, будто с каждой ступенькой подъем давался ему все труднее. Логично, учитывая, что он тащил на себе. Насколько же праведен был негодяй при жизни, если сейчас он способен… В эту секунду облака расступились, и в глаза мне сквозь мгновенно опрозрачнившиеся стекла очков ударил такой чистый, такой свирепый и неистовый свет, что я закричал от боли и выпустил когти. Плечи Микаэля задрожали, и я ощутил, что соскальзываю – а затем на меня рухнула благословенная темнота.
Сумрак. Прохладная повязка на глазах.
– Вам уже лучше?
Я резко сел, так что полотенце соскользнуло с моего лица и шлепнулось на колени. С трудом фокусируя взгляд, я осмотрелся. В глазах все еще плясали цветные круги, но все же обстановку комнаты разглядеть удалось. Потертый диван, на котором я лежал, стол и два простых деревянных стула. Небогато. Ставни, слава всему сущему, были плотно притворены. Неяркий электрический свет. Щадящая атмосфера.
Я обернулся и встретился взглядом с правозащитником. Тот стоял в изголовье со свежим полотенцем. С полотенца капало на пол. Я автоматически указал вниз и сказал:
– Капает.
Этому полу, впрочем, уже ничто не могло повредить. Я усмехнулся:
— Надо как-нибудь пригласить вас в гости. Интересно, понравится ли вам моя квартира.
— Я бы навестил вас с удовольствием, но спускаться мне даже труднее, чем подниматься.
Все понятно. Проклятый сухарь.
Я покосился на выступающие на плечах Микаэля горбики перевязок. Их не мог скрыть даже толстый свитер.
— Здорово я вас отделал? Извините, это от неожиданности.
— Ничего страшного. Он вдруг улыбнулся.
– Однажды мне по делу пришлось заглянуть в Лимб, и я наткнулся там на гарпий. Поверьте, ощущения были на порядок сильнее.
Я представил это зрелище и не смог сдержать ответной улыбки.
Очную ставку мне устроили в тот же день. Йововиц еще более походил на Христа, чем на фотографии. Возможно, тому немало способствовала негустая светлая бородка и инвалидное кресло.
– Градовцы? Он нахмурился.
– Маленькое белославское село. Как раз на границе Требской Краины. Вы проходили там с отрядом летом девяносто шестого года.
Герой войны за независимость либо был прирожденным актером, либо сжигал деревеньки каждый божий день. Наконец лицо его прояснилось.
– Да, Градовцы. Маленькая такая деревушка. Помню. Там к нам присоединился отряд Лешека Ставойты. Мы еще здорово выпили по этому случаю…
Он рассеянно улыбнулся.
Я вздохнул. Когти так и чесались. Внизу и даже в Чистилище – прав был Микаэль, ох, прав – с ним бы так не церемонились.
– Значит, вы абсолютно не помните, как заперли более сорока жителей деревни в сарае неподалеку от мечети и сожгли, а остальных расстреляли?
Удивление в светлых глазах было подлинным.
– Вы ненормальный?
Я выставил на стол бутылку. Проклятый Ставойта даже здесь, в подвале, не желал вылезать. Голос его из-за стекла звучал приглушенно.
– Лешек Ставойта, пятьдесят девятого года рождения, поселок Друзь?
Бутылка поддакнула.
– Опишите, пожалуйста, в подробностях, что вы нашли пятнадцатого августа девяносто шестого года на месте вашей предполагаемой встречи с полевым командиром Йововицем.
Бутылка заговорила.
Я вышел покурить. Микаэль последовал за мной. Он глядел на меня с сожалением.
— Гаденыш все отрицает.
— Не смейте называть Йововица гаденышем. Молчание – его право.
Я поглядел в комнату сквозь тонированное стекло. Противоположная сторона была непрозрачна. Интересно, откуда у них тут специально оборудованные комнаты для допросов? Или не так все гладко в датском королевстве?
— У нас есть кадры спутниковой съемки. В село вошел отряд численностью около тридцати человек. Один бронетранспортер. Это соответствует тому, что было на тот момент у Йововица. Других отрядов, кроме его и Ставойты, в округе не было. Мы знаем, что Ставойта этого не делал. Вы видели пленку.
— Там не видно лиц.
Я обернулся и уставился на правозащитника. Тот и не поморщился.
– Скажите… Вы серьезно полагаете, что можно стать героем войны, не совершив ни одного противоправного – греховного, по-вашему – поступка?
Микаэль пожал плечами.
– Срок ваших полномочий истекает послезавтра. На вашем месте я бы поторопился.
Я, наверное, уже в двадцатый раз прокручивал запись допроса. На столе передо мной стояла недопитая чашка чая – любезность старины Майкла. К предложенному им же печенью я не притронулся.
