— Пока что он назван «Шествие мертвых». Возможно, завтра я назову фреску по-иному. Что вы можете предложить за мои сведения?
— Отрежу от тени Маласпино на два пальца в ширину. И даже больше, если ваш ответ меня удовлетворит.
— Спрашивайте.
— Как по-вашему, сьер Рутилиус говорит правду, утверждая, что ему ничего неизвестно о тени, которую вы гениально изобразили?
— Не тратьте время на лесть. Я вполне сознаю, на что способен. По-моему, говорить правду в интересах Рутилиуса. К чему обманывать того, кого нанял?
Даже весьма откровенный глагол «нанять» не обидел Астольфо.
— Дело в том, что торговля тенями — дело неверное и неизбежно связано с мошенничеством. Имеются ли у вас предположения, откуда взялась эта тень?
— Давайте оставим прописные истины, — резко бросил Петриниус. — Простое наблюдение за объектом сказало мне многое. Он прошел через несколько рук, прежде чем оказался у Рутилиуса: объект совершенно свеж, не загрязнен и без следов износа; характер вполне определенный и ясный. Я считаю, что вор отдал его посреднику, имея в виду именно Рутилиуса в качестве единственного покупателя.
— Тот, кто украл тень, не был вором по призванию, иначе посредник, желая защитить себя, узнал бы от него имя той, которая ее отбросила.
— Разумеется, разумеется, — нетерпеливо отмахнулся Петриниус. — Это предполагает также, что цена, полученная посредником, и тень, которую тот сохранил для себя, были для вора менее важны, чем необходимость избавиться от нее.
— Но не из страха, поскольку тень принадлежала молодой женщине, и она вряд ли могла причинить ему зло.
— Если только не имела любовника, брата или другого покровителя, который стал бы преследовать похитителя.
Астольфо кивнул.
— И все же…
— И все же, прошло достаточно времени, но никто не появился. И я подозреваю, что девушка могла быть парией или сиротой.
— Возможно, рабыней?
— Разве это неуклюжая деревенская простушка? Разве это деревенщина, как твой ученик? — бросил Петриниус, пренебрежительно махнув рукой в мою сторону. — Своей грацией она обязана не только природе. Ее долго и тщательно обучали и воспитывали.
— Я тоже так подумал.
— Ты заранее знал все, что я скажу. Или позвал меня, просто чтобы позлить? Веди к столу. Я наемся досыта и удалюсь.
— Мы скоро поужинаем бараниной со спаржей и шпинатом, — пообещал Астольфо. — Повар позовет, когда все будет готово. Обещаю, вы не пожалеете о его медлительности.
— Даже самый вкусный обед всего лишь топливо для телесной жаровни, — изрек Петриниус, впервые глядя прямо мне в лицо.
Только сейчас я заметил, что глаза у него разного цвета: левый — мутно-серый, правый — ярко- синий.
— Интересно, сумел ли этот приятель усвоить разницу между бараньим рагу и овсяной соломой? По- моему, Астольфо, он плохо подходит для твоих махинаций.
— О, Фолко совсем не плох. Ему требуется всего лишь небольшая шлифовка.
— Сбрую мула можно надраить, но веса самому мулу это не придаст.
— Скажите, сколько, по-вашему, весит хозяйка тени?
— Не более восьми стоунов. Она правша, хотя при ходьбе ступает с левой ноги. Кости рук и особенно ног узкие, подъем высокий. Способна на быстрые, резкие движения, но может долгое время оставаться неподвижной. Плечи почти прямые, как у солдата, и подчеркивают длинную, грациозную шею. А вот кисти рук для меня — загадка: иногда мне кажется, что они слишком малы для ее тела, иногда, что слишком велики.
— Но как могли украсть ее тень? Насильно? При внезапном нападении? Или медленно и осторожно, усыпив ее бдительность?
— Только не насильно. И не постепенно. Контур не слишком резкий, но и не размытый.
— Я отрежу от тени Маласпино три пальца в ширину. И теперь, когда мы покончили с этой темой, расскажите о композиции своей фрески.
— В центре она будет темная, непроглядно темная. И тень негодяя, взятая у него перед повешением, добавит еще темноты. Вы ведь стояли на эшафоте рядом с Маласпино, верно? До меня дошли слухи.
— Поскольку все, кроме меня, уже мертвы, могу это подтвердить. Я подкупил одного из палачей, уговорив остаться дома. Надел его мантию и грязный капюшон. Он должен был связать ноги Маласпино, перед тем как наденут петлю, и я, встав на колени, отрезал тень прямо у носков его сапог. В жизни не видел подобной черноты. Злосчастный поэт Эдгардо подмешивал крошечные частицы в чернила, и его стихи становились все более мрачными и сардоническими.
— Вы имеете в виду стихотворение «Шанс»? «Склоняюсь перед демоном мира… Этот чудовищный властитель наполовину идиот, дикарь наполовину…»
— И другие строки, в которых он слишком строго судит наших современников…
— Думаю, он чересчур высокого мнения о себе, — отрезал Петриниус. — Пусть сочиняет, что хочет, я готов проглотить самую горькую пилюлю.
— Поскольку у вас такой хороший аппетит, идемте ужинать, — пригласил Астольфо. — Мой нос подсказывает, что блюда готовы. Заодно потолкуем еще о вашей великой фреске.
Петриниус, как оказалось, был не прочь поговорить о себе. Между бесчисленными кубками с вином и увесистыми кусками мяса Петриниус охотно распространялся о любимой работе. По мере того, как он все больше увлекался, названия менялись. Иногда он называл фреску «Триумфальный марш справедливости против мерзости жизни», в другой раз — «Священная ярость, или Смотрите, кто мы есть на самом деле». Работа была его местью истории и жизни, которую он считал скорее преступлением, чем бедствием.
— Многие, вглядевшись в фигуры на стене, узнают себя и станут гневно завывать от бессильной ярости!
— Ваш шедевр будет исполнен страсти.
— Да-да, именно страсти! — вскричал Петриниус с набитым ртом, плюясь крошками баранины. — Я вложу в него всю боль своего сердца, всю точность руки и глаза.
— Но разве ваше творчество не действует на прототипы? — спросил Астольфо. — Из того, что приходилось слышать о Манони, я понял одну вещь: его искусство настолько мощно, что, когда он испытывает недобрые чувства к оригиналу, тот действительно заболевает. Говорят, некоторые — даже смертельно.
— Ба! — фыркнул Петриниус, глотнув вина. — Все это сказки! Старушечьи суеверия. И я вовсе не уверен, что Манони заслужил столь высокую репутацию. Я могу показать вам слабые места в его лучших работах.
— Значит, это неправда, что творчество художника может повлиять на здоровье модели?
— Это неправда, хотя многие мои собратья предпочитают поддерживать эту легенду. Однако что касается теней, все верно. Так получается, что портрет тени может повлиять на ее внешность, в хорошем или плохом смысле.
— Понимаю. Наверное, на результат действует страсть, владеющая художником?
— Отчасти. Однако, я вижу, ты пытаешься выведать мои секреты? Спасибо, я больше не голоден, не страдаю от жажды и потому удаляюсь.
— Может, я сумею соблазнить тебя сладким вином с островов Солнечного сияния? Свежей дыней?
— Прибереги свои манеры для другого случая, Астольфо. Я желаю тебе доброй ночи.
