— А теперь взгляни на третье изображение.
Он развернул перед Максинио последний рисунок, портрет другой молодой танцовщицы. Поза была та же, что и у серебряной девушки, но у модели были не светлые, а темные волосы, а глаза, обращенные к небу, сверкали черным ониксом. Не такая высокая, как первая танцовщица, она тем не менее была столь же грациозна: изысканное создание, словно стремящееся взлететь.
Максинио с мрачным интересом всмотрелся в модель.
— Интересная фантазия на тему совершенства в балете. Никто, кроме Петриниуса, не способен нарисовать такое, но это лишь игра воображения. Существуй девушка на самом деле, я нашел бы ее.
— Рисунок сделан по памяти, и сама девушка вполне реальна. К тому же ты знаком с ней. Ее зовут Линила.
— О нет! Единственная Линила, которую я знаю, всего лишь маленькая служаночка в моем доме. Подметает, моет полы и горшки вот уже три года, с тех пор как умерла ее мать.
— Это она и есть.
— Но если это так, разве я не узнал бы ее даже в этом наряде?
— Ты так свыкся с ней, что она стала для тебя невидимкой.
— Она не танцовщица, а всего лишь судомойка.
— Ею можно позаниматься.
— Со временем, возможно, если у нее откроются способности. Но до премьеры осталось слишком мало времени.
— Можно подумать, у тебя остается выход. Отец потребует назад свою серебряную дочь, я предлагаю тебе другую на ее место. Остается только задержать премьеру твоих «Духов…».
— Это не так просто и потребует дополнительных расходов.
— Все затраты будут компенсированы. Повторяю, у тебя нет выхода. В сумерках за девушкой пришлют экипаж. Ты сделаешь все, чтобы она выглядела как можно лучше, и сам посадишь ее в карету. Пойми, вернуть ребенка отцу — благородное деяние!
— Благородное или подлое — ничего тут не поделаешь! И все же я не забуду той гнусной шутки, которую ты со мной сыграл.
— Я спас тебе жизнь, — напомнил Астольфо.
Вечером мы собрались на кухне за накрытым столом, перед гигантским пирогом с говядиной и почками, который Астольфо выманил у поваров. Для утоления жажды хозяин припас флягу с выдержанным сидром. Днем мастер теней побывал в шато Рутилиуса и договорился о приезде танцовщицы.
— Надеюсь, девушке повезет, — заметил я, — хотя потеря для балета огромная.
Астольфо весело кивнул и сказал, что обязан мне удачной мыслью.
— Какой именно?
— Я объявил сьеру Рутилиусу, что считаю девушку его побочной дочерью и указал на некоторое сходство в лице и телосложении. Ведь это ты сам предложил. Вполне возможно, что мы уберегли обоих от гибели.
— Гибели?
— Тот, кто влюбляется в тень, увлечен идеалом. Ни одна женщина не способна приблизиться к совершенству столь ослепительной иллюзии, и непременным следствием такой страсти становится отвращение к женщине из плоти и крови, ибо она, по мнению влюбленного, предает идеал, портит совершенство, которое так отчетливо отпечаталось в его мозгу и сердце. И тогда перед глазами возникают кинжал, петля и кубок с ядом, грозные и неумолимые. Нет на свете никого более отчаявшегося, более опасного, чем тот, чьи идеалы рухнули.
— Значит, мы правильно сделали, что обманули его в отношении родственных связей? — спросил я.
— Кто знает, обман ли это? Существует вполне реальная вероятность, что она его дочь.
— А что если он ринется на поиски ее матери?
— Увы! — вскричал Астольфо. — В моем пылком изложении мать была удушена ревнивым возлюбленным и брошена в море, которое приняло ее бездыханное тело.
— А этот возлюбленный? Вдруг сьер Рутилиус пустит сыщиков по его следу?
— Невозможно! Ревнивец раскаялся и удалился на Туманные острова, где ведет одинокое жалкое существование, оплакивая пороки своей прежней жизни.
— Милая сказочка. Но я все же чего-то не понимаю. Каким образом Петриниусу удалось сделать три рисунка? Он не видел девушек и не мог знать, насколько разительно изменилась тень.
— Я знал, что для своей коллекции он непременно сделает копию рисунка, проданного Рутилиусу. Я попросил его сделать еще один, изменив контуры таким образом, словно тень начинает разрушаться.
— Но девушки? Откуда он мог их видеть. Неужели он сумел незамеченным пробраться в дом Максинио?
— Петриниус не видел девушек.
— Но каким же образом он нарисовал их портреты?
— Он ничего не рисовал.
Астольфо глотнул сидра, поставил кружку и вытер рукой рот.
— Поверь, в этой стране есть другие таланты, помимо этого тщеславного и наглого художника. Я сам частенько делал наброски, иногда в манере Манони или даже в стиле самого Петриниуса.
— Так это ваша работа? Но вы не видели серебряную танцовщицу! В тот раз вы сидели в репетиционном зале, отвлекая внимание Максинио от моих скитаний по дому.
— Я внимательно выслушал твое описание. И кроме того, у меня был рисунок тени. Послушай, Фолко, если человек может отбрасывать тень, почему бы тени не отбрасывать человека?
— Тень может отбрасывать?…
— В этом случае тень может отбрасывать изображение девушки. Подумай о своих похотливых и непристойных фантазиях. Разве они не приводят кое к каким чисто физическим реакциям организма? Только, ради всего святого, не нужно ничего рассказывать. Я скромный человек, которого легко смутить.
Вы когда-нибудь задавались вопросом, как смеется немой? В случае с Мютано смех принимает форму омерзительно широкой ухмылки, оглушительного грохота по столу, хлопанья по бедрам и потоков слез, струящихся из уголков глаз.
Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА
© Fred Chappell. Dance of Shadows. 2006. Публикуется с разрешения журнала «The Magazine of Fantasy amp; Science Fiction».
Раджнар Ваджра
ИЗУМРУДНЫЕ РЕКИ, ЖЕМЧУЖНЫЕ НЕБЕСА
Между магией и наукой существует достаточно элементарное отличие, однако это не мешает ему быть глубоким и принципиальным.
Итак, давайте начнем наше небольшое путешествие протяженностью в несколько миль и в тысячу лет. Пожалуйста, расслабьтесь, чтобы ничто не мешало вам усваивать информацию, которую подготовили для вас ваши наставники. Все готовы?… Ну, поехали!..
