изнутри. Что она превратилась в бойцового пса. Ест, спит, дерется. Дядя подсчитывает барыши. Пес зевает, ожидая завтрашнего соперника. Приходят не те, чья глотка снится по ночам. И снова – еда, сон, ожидание. Вернуть отцу утраченную честь…
Разве это равно слову «отомстить»?
– Держи миску…
Окажись рядом Андерс Эрстед – нашел бы сходство между утин-ским тянпуру и ирландским рагу. И то, и другое означало «мешанина». Шаманка редко ела мясо. Ее тянпуру состоял из соевого творога, мелко порубленных овошей, зелени и приправ. Еше юта обожала горькую дыню, вкусом похожую на огурец. Дыня шла в любую стряпню.
— Спасибо.
— Заверни в лепешку…
Пин-эр не знала, как зовут шаманку. Юта, и все. По какой-то недоступной простому человеку причине юта покровительствовала девушке. Являлась вечером, редко – днем; готовила еду, оставалась ночевать… Во время боев не приходила никогда. Врачевала избитую «подружку» – победы доставались нелегкой ценой.
Рассказывала о себе.
– Если боги избрали женщину, они насылают на нее ками-даари – священное проклятие. Это болезнь. Тяжелая болезнь, которую не вылечить лучшему знахарю. Кружится голова, тело мучают судороги, разум – видения… Кожа покрывается сыпью. От ками-даари нет лекарств. Юта должна найти собственный путь выздоровления. Даже если она узнает, какой дорогой шла старшая юта – это не поможет. Лишь вылечив себя от неизлечимого, юта сумеет исцелять души других…
Слушая, усталая Пин-эр гнала от себя страшное подозрение. Неужели шаманка увидела в ней избранницу? Язва мести – ками-даари? Нет-нет, боги Утины не властны над чужачкой! Ее хранят Будда и семь даосов-праведников!
– Ешь, глупая. Тебе надо много есть. Как грузчику…
В лесу раздался пронзительный вой. Ослабленный расстоянием, он казался жалобой. Пин-эр не испугалась. Зато юта перестала жевать и вздрогнула. Шаманка вздрагивала по любому поводу. Так у нее проявлялись задумчивость, восторг, горе, раздражение… Юта гримасничала, как детеныш макаки, и вдруг перестала.
– Нет, – хмурясь, подвела она итог. – Почудилось.
Вой прозвучал снова, на сей раз – ближе. Должно быть, одичалая собака, предположила Пин-эр. Бродит в зарослях, страдая от голода. Дичь попряталась, в брюхе урчит… Или волк. Местные волки- коротконожки казались ей смешными. Она видела этих хищников – убитых и пойманных живьем для забавы.
Для жестокой забавы, скажем прямо.
Откинув голову назад, юта завыла в ответ. Ее голос, низкий, как у мужчины, сейчас звучал резко, словно духовой инструмент. В лесу наступило затишье. Впрочем, ненадолго – вой раздался на опушке рощи, которую юта полагала «своей». Вглядываясь в сумерки, шаманка перестала содрогаться. Длинные волосы упали налицо.
— Не узнаю, – буркнула юта. – Нет, не узнаю. Зверь? Паанту-ками?
— Кто?
— Дух-оборотень. Не бойся, они доброжелательны. Грязью измажет и уйдет…
Пин-эр встала, желая укрыться в лачуге от грязнули-оборотня, и остолбенела, глядя на сосну, растущую выше по склону. Из-за дерева, как кисель из треснутого кувшина, вытекал туман. Он клубился, сплетался кольцами, формируя силуэт крупной собаки.
Извиваясь по-гадючьи, незваный гость приближался.
Вознося молитвы Будде, превратясь в каменного истукана, Пин-эр смотрела, как собака преодолевает расстояние от сосны до жилища. Юта тоже не шевелилась. Стало слышно, как у нее бурчит в животе – съеденный тянпуру просился наружу.
Две женщины, две статуи – и один пес, сотканный из бледных прядей.
Припав к земле возле фикуса – от дерева во все стороны змеились воздушные корни, делая фикус похожим на морское чудовище, – собака прыгнула. Целью зверя была шаманка. Упав на юту и опрокинув навзничь, пес обхватил добычу всеми четырьмя лапами – точь-в-точь насильник, охваченный страстью. Но вместо того, чтобы вцепиться в глотку, призрак боднул юту головой в грудь.
– А-а-а!
Пин-эр закричала. Видеть это было невыносимо – голова зверя целиком ушла в тело юты. Пес исчезал, всасываясь, погружаясь в добычу. Шаманка молчала, не сопротивляясь. Она лишь тихо стонала: от боли? от удовольствия? Оставалось загадкой: кто кого ест? Возможно, для «трясучек» Утины этот кошмар – обычное дело?
Язычки тумана бродили по телу; миг – и ничего не осталось…
– Юта! Ты жива?
Вместо ответа шаманка бросилась на Пин-эр. Без оружия, без предупреждения, вытянув вперед руки со скрюченными пальцами. Сбив китаянку с ног, придавила всем весом и принялась душить жертву. Силы юты удесятерились. В обычном состоянии ей никогда бы такое не удалось. Задушить человека непросто, если ты не обучен брать шею в замок…
А если твои пальцы превратились в клещи?
Хрипя, Пин-эр ладонями ударила шаманку по ушам. Не помогло. Тогда она подбила снизу локти юты, причиняя боль суставам и стараясь не сломать их. Юта не виновата, она просто сошла с ума…
Хватка ослабла. Сбросив шаманку с себя, Пин-эр вскочила, отбежала на пять шагов – и снова упала. Диким броском юта кинулась ей вслед, в ноги. Ухватила за лодыжки, дернула… Здесь не крылось тайного мастерства. Шаманка действовала неумело, можно сказать, бестолково. Но отсутствие боевых навыков с лихвой восполнялось силой, скоростью – и злобой.
Наставник Вэй учил: «В бешенстве ребенок убивает могучего воина». Где ты сейчас, наставник Вэй, кого учишь, чему?!
Помоги дочери!..
Они катались по земле, сжимая друг друга в объятиях. Чудом не угодили в земляную печь, где еще дымились угли. Опрокинули жаровню – шаманка не чувствовала боли от ожогов, а Пин-эр, к счастью, не пострадала. Девушка забыла о благих намерениях. Била, как придется, лишь бы вырваться, извивалась угрем – все тщетно…
Юта буйствовала.
Наверное, рано или поздно Пин-эр убила бы шаманку. Или искалечила до той степени, когда самая жгучая ярость не поднимет тело в бой. Юта расходовала себя нерасчетливо. Вот уже она дышит, как утопающий, в последний раз подняв голову над водой. Вот сердце ускоряет ритм, летя с обрыва в пропасть, переходя самоубийственную межу…
– Во-о-он! Вон из меня! Убирайся!
Пин-эр не сразу поняла, что свободна. Лежа на спине, она с испугом глядела на юту, вскочившую на ноги. Вид шаманки был страшен. Ее трясло так, что, казалось, она хочет разлететься прахом, раствориться в близкой ночи. Волосы встали дыбом. Зубы стучали, рот дергался, будто в припадке; с губ летели клочья пены.
Крик несся не изо рта – из живота.
– Убирайся во-о-он!
Туман окутал юту, выползая изо всех пор тела. Заключена в кокон бурлящего кипятка, шаманка вопила как резаная. «Почему жители Куми-мурэ не спешат на помощь? – удивилась Пин-эр. – Должно быть слышно в замке Сюри…» И подумала, что, услыхав в темноте жуткий вопль, заперлась бы дома, укрылась одеялом – и до утра молилась бы о спасении собственной жизни.
Крестьянин ты, стражник, чиновник – заткни уши и жди рассвета!
– Прочь!
Пес-призрак кинулся наутек. Поджав хвост, он бежал, не оглядываясь, прыгал через живую изгородь кустарника… Но туман продолжал сочиться из юты. Там, где иной истек бы кровью, она истекала
