«ЧЕГО ТЕБЕ НАДОБНО, СТАРЧЕ?»
Первая классика, которую мы вслух читаем своим детям — это «Сказка о рыбаке и рыбке» и «Сказка о царе Салтане». Впрочем, не надо быть пушкиноведом, чтобы без лицемерия сказать, что какая-то пушкинская сказка нравится больше, а какая-то — меньше. Да и сам поэт относился к ним по-разному. А уж коли бы ему довелось увидеть их экранизации, то наверняка многие из них удостоились бы едких насмешек и издевательских упреков.
Впервые на кинопленку была перенесена все та же «Сказка о рыбаке и рыбке». Одночастевку в 12 сценах, связанных титрами, поставил в 1911 году для «Братьев Пате» К.Ганзен. В фильме сыграли известные театральные актеры — Николай Васильев и Лидия Сычева. Морские сцены снимались на реальном побережье, а декорации в старорусском стиле сделал один из лучших художников русского немого кино Чеслав Сабинский. Как и при более поздних экранизациях, первых русских кинематографистов подкупила возможность воочию показать те фантастические метаморфозы, которые происходят с героиней (беднячка — богатая крестьянка — столбовая дворянка — царица!) и ее жилищем. Кроме того, фильму не откажешь в неподдельном комизме, который проявляется и в игре актерского дуэта, и в самой золотой рыбке, имеющей, вопреки дальнейшей традиции, такие огромные размеры, что она с трудом помещается в лодке.
Откровенно говоря, той же сказкой, но для более взрослого зрителя, была и «Русалка», экранизированная на год раньше в киноателье «А.Ханжонкова». Эта «драма любви, попранной социальным неравенством», имеет откровенно сказочный финал. Мы видим лежащего на дне Днепра мертвого князя и торжествующую дочь мельника Наташу, ставшую царицей русалок. Фантастическое пророчество волхва определяет судьбу князя Олега в «Песни о вещем Олеге», экранизированной в 1911 году Я.Протазановым, причем знаменитый впоследствии режиссер сам же и сыграл роль волхва.
Снимать сюжеты о рыбаке и рыбке или вещем Олеге было довольно просто: минимум актеров, четкая последовательность сюжета, отсутствие трюковых съемок. Однако надо отдать должное русскому дореволюционному кино. К 1914 году оно может похвастаться и гораздо более сложными версиями пушкинских экранизаций — это и «Пиковая дама», и «Мазепа», и «Братья-разбойники», и «Домик в Коломне». Что касается сказок, то здесь доходит черед до «Руслана и Людмилы» и «Сказки о мертвой царевне и о семи богатырях». Первый фильм, к сожалению, не сохранился. На его ценность указывает хотя бы то, что режиссером и оператором был В.Старевич — самый известный в дореволюционном кино экспериментатор в области трюковой съемки и монтажа, а роль Руслана исполнил Иван Мозжухин. «Сказку о мертвой (в названии фильма — „спящей“) царевне…» ставил, скорее всего, П.Чардынин, но одним из операторов был также Старевич. Не случайно кульминацией сюжета стал эпизод похорон царевны (ее сыграла звезда русского немого кино Софья Гославская), решенный в замедленном, фантасмагорическом ритме. Единодушных похвал удостоились «древнерусские» костюмы и интерьеры, стилизованные в духе картин Васнецова и Билибина.
На последнее обстоятельство надо обратить особое внимание. Конечно, в руках такого виртуоза трюковых съемок, как Старевич, камера даже в начале XX века могла воспроизвести на экране волшебные эпизоды пушкинской сказки — будь то бой Руслана с Головой или игра Людмилы с шапкой-невидимкой. Но все же главный акцент делался на древнерусском стиле и патриотическом воспевании богатырских традиций — что было особенно актуально с началом первой мировой войны.
По вполне понятным причинам в первое послереволюционное десятилетие будить ностальгию по княжеско-боярской Руси было не своевременно. В 1920 — начале 1930-х годов в советских экранизациях Пушкина преобладает критический пафос и мотив униженного человеческого достоинства. Именно под таким ракурсом экранизируются «Коллежский регистратор», «Капитанская дочка». «Дубровский» и т. д. Единственная пушкинская сказка, которая представляется актуальной с классовых позиций, это озорная и иронически злая история о попе и работнике его Балде. В 1933 году такой мультфильм берется ставить М.Цехановский в Ленинграде. Его мультипликационная графика строилась на условности сатирического плаката. Она агрессивно высмеивала кустодиевскую уездную Россию, представленную в виде базарного торжища, где рядом с огурцами и требухой продаются скабрезные лубки («Венера без рубашки — толстые ляжки»). Именно это плюс музыка попавшего в опалу Д.Шостаковича не понравились кинематографическому руководству, и незаконченная картина (эпизод «Базар») легла на полку.
Повторная экранизация, тоже в виде рисованного мультфильма, но уже без каких бы то ни было формалистических наворотов, была сделана уже в 1939 году П.Сазоновым, однако заметным явлением в истории советской анимации не стала. Куда ярче выглядела поставленная двумя годами раньше «Сказка о рыбаке и рыбке» А.Птушко. Объемный кукольный фильм не просто вызывал у октябрят и пионеров неприязнь к дворянкам, царицам и богатству как таковому, но поражал своей необычной формой: благодаря методу трехцветной гидротипии он впервые сделал пушкинскую сказку цветной, а руки настоящего палехского художника П.Баженова привнесли в него атмосферу подлинной русской старины.
К концу 1930-х державный стиль и сопутствующая ему русская богатырская атрибутика вновь стали злобой дня, а посему на съемочной площадке опять появился Руслан, на этот раз в исполнении мужественного светловолосого красавца Сергея Столярова, По сценарию в ключевые эпизоды фильма выдвинулись поединок с «бронированной» головой и разгром печенежской орды под Киевом. В итоге режиссер (он же — один из сценаристов) И.Никитченко сделал нечто среднее между экранизацией оперы Глинки и парафразом «Нибелунгов» Фрица Ланга. Фильм утратил легкость и юмор волшебной сказки и нескольких главных героев (Ратмира, Финна), но до полноценной богатырской саги тоже не дотянул. Можно предположить, что именно эта не вполне удачная экранизация почти на тридцать лет сделала пушкинские сказки монополией советских аниматоров.
Отдадим им должное — мультфильмы, созданные В. и З.Брумберг («Сказка о царе Салтане», 1943), М.Цехановским («Сказка о рыбаке и рыбке», 1950), И.Ивановым-Вано («Сказка о мертвой царевне и о семи богатырях»), вполне можно причислить к вехам советского кино той далеко не самойплодотворной эпохи, которая началась с тяжелейшей войны и продолжилась послевоенным «малокартиньем».
Фильм сестер Брумберг не раз критиковали за «иллюстративный подход к первоисточнику», но такая иллюстративность, визуальной основой которой стали превосходные эскизы художника К.Кузнецова, а звуковой — голоса М.Жарова (Салтан), М.Бабановой (царевна Лебедь) и Ф.Раневской (Бабариха), не может не вызывать уважение. Очень интересен и опыт Цехановского, который для создания образов старика и старухи в своем фильме использовал перерисовку портретов реальных актеров — Б.Чиркова и М.Зуевой, благодаря чему их анимационные двойники приобрели богатство мимики и прекрасную пластическую выразительность. Так, эффект зуевской маски заключается в том, что героиня, меняющая бедняцкую одежду на дворянское, а затем и царское платье, неизменно остается угрюмой и тупой «мужичкой», которую не облагораживают не жемчуга, ни собольи душегрейки (а не в этом ли главный смысл пушкинской притчи?). Не случайно в 1951 году фильм получил премию кинофестиваля в Карловых Варах как лучшая мультипликация.
Экранизация «Мертвой царевны» Иванова-Вано сделана более традиционно и адаптирована для маленького зрителя. Если мы заглянем в том Пушкина, то увидим, что живущие на лесной заставе богатыри не только стреляют «серых уток», но и ходят на «молодецкий разбой», «вытравляют из лесов» и «отсекают башку» всякого рода незваным гостям. Сценаристы убирают даже намек на это. Богатыри до приторности благостны и добродушны, царевна ангельски кротка, царица-мачеха коварна и жестока, а ее «гадючья» красота не вызывает никакой симпатии. Впрочем, такая монохромность персонажей, в принципе, соответствует сказочному канону и вполне приемлема для тех, кто знакомится с Пушкиным, еще не умея читать. Зато волшебные придумки поэта (зеркальце, действующее как прототип современного мобильника, диалоги королевича Елисея с солнцем, месяцем и ветром) запоминаются в интерпретации Иванова-Вано раз и навсегда и уже возникают перед глазами во время каждого нового прочтения сказки.
Атеистическая идеология советских времен позволяла с легкостью и озорством экранизировать
