вы будете вынуждены подчиняться его законам. В текстовом файле ты сам станешь текстом — правда, с точки зрения пользователя, бессмысленным набором значков. Пользователь тебя просто сотрет. Если, конечно, раньше твой «глюк» не заблокирует антивирусная программа. Для нее ты тоже будешь представлять собой артефакт, и она, имея соответствующую настройку, попытается тебя уничтожить. А в игровом сайте ты, разумеется, включишься в игру, пойдешь по тем уровням, которые в ней изначально заложены. Встретишь всех существующих в ней чудовищ. И, кстати, если тебя убьют, ты, скорее всего, умрешь.
— По-настоящему? — интересуется Кэп.
Дух пожимает плечами, показывая, что кто ж тут может что-нибудь знать.
— Вполне возможно, что и по-настоящему, — говорит он. — Если, конечно, у тебя не будет геймерного запаса жизней… Вообще, вы, по-моему, слишком идеализируете этот мир. Он представляется вам таким удивительным романтическим приключением. Вы действительно как искатели, переплывшие океан: видите горячий песок, пальмы, ласковые прозрачные волны. И не хотите думать, что там, дальше — джунгли, заросли, зеленый ад, полный хищников, змей, насекомых, ядовитых колючек. Все это вам еще предстоит…
У Духа начинает меняться лицо. Черты его оплывают, как воск под солнечным лучами. Смертью веет от картонного голоса — смертью, бессилием, безнадежностью, извечной тщетой.
Таким голосом могла бы вещать пустота.
— Это — пророчество? — неприязненно спрашивает Квинта.
Дух, прижав пальцы к вискам, останавливает череду изменений.
Черные зрачки его поворачиваются.
— А вы способны всерьез воспринять пророчество? Извольте, я вам скажу. Вы достигли рая — того, к чему человек стремился всегда, того, чего жаждали схимники, фантазеры, аскеты, фанатики, утописты. Вы проникли в мир, где исполняются любые желания — те, что застят глаза, и те, что, как угли, лишь тлеют в глубине подсознания. Причем в отличие, например, от христианского рая, который содержит в себе только нравственный позитив, то есть то, что утверждено, что одобрено самим христианством, здесь, в вашем раю, будет исполнено действительно все. Будет овеществляться добро, поскольку человеку свойственно стремиться к добру, но будет овеществляться и зло, поскольку оно не менее привлекательно для человека. Будут реализованы высокие порывы души, но одновременно и те, которых человек обычно стыдится. Собственно, зло здесь уже перестанет быть злом: можно ли называть этим именем то, что никому не мешает? Вот в чем суть вашего бытия: вы достигли предела, за которым все лишается смысла. И вот в чем суть вашего мира: вы оказались по ту сторону добра и зла…
— Может быть, это не мы, а ты? — снова говорит Квинта.
И в ту же секунду Алиса звонким, отчаянным голосом спрашивает:
— Дух, а ты когда-нибудь умирал?
— Много раз, — отвечает Дух после паузы. — Много раз умирал и столько же воскресал. Не пожелаю этого никому. Бессмертие — это не благословение, как считали люди тысячи лет, это проклятие, накладываемое то ли богами, то ли судьбой. Перестаешь видеть разницу между жизнью и смертью, перестаешь понимать — ты жив или мертв. Все становится все равно…
Дух бесшумно встает. То есть в действительности не встает, а, как свойственно Духу, мгновенно меняет конфигурацию. Перемещается из одной точки пространства в другую. Вот только что он сидел — и уже выпрямляется примерно в метре от столика.
Колышутся складки одежды.
То ли накидка, то ли комбинезон, у Духа не разберешь.
Голос, правда, остается таким же картонным:
— Боги мстят человеку, исполняя его желания. Вот, вы видите человека, который получил то, что хотел…
Дух поворачивается и уходит. То есть опять не уходит, а просто бесшумно перемещается вдоль домов.
Бесплотная тень, которую не замедлить, не удержать.
И мне кажется почему-то, что он все так и будет идти и идти. Идти и идти, даже не оглядываясь по сторонам. Идти и идти, ни на что не обращая внимания.
Просто идти.
Пока не придет туда, где уже нет ничего.
Несколько дней я пребываю в подавленном настроении. То ли рассуждения Духа так на меня подействовали, то ли странная атмосфера, которая сложилась в городе. Мальвина, предсказывавшая, что мы выдохнемся, к несчастью, оказалась права. Постепенно все действительно выдыхается. Толпы любопытных перед Торговым центром более не собираются, пикетчики разбрелись, найти им замену Обермайер не мог. Транспарант с предупреждением для туристов, правда, еще стоит, но всем понятно, что через неделю, дней через десять исчезнет и он. Буквы, выведенные карандашом, уже побледнели. Свободные граждане потеряли к этому интерес.
Платоша, впрочем, считает, что так и должно было быть. Одно дело проголосовать, то есть предпринять действие, не требующее затрат, и совсем другое — претворять в жизнь принятые решения. Тут энтузиазм быстро заканчивается.
— Ничего-ничего, главное, что мнение сформировано.
К тому же неожиданно исчезает Квинта. Конечно, и раньше случалось, что она по каким-то причинам пропускала ежевечерний визит. Это вполне понятно. У каждого на Земле дела, не каждый способен легко, как сор, их стряхнуть. Но, во-первых, она до сих пор обязательно предупреждала меня об этом, вообще, если уж не получалось остаться, то старалась заглянуть хотя бы на десять минут; а во-вторых, еще не было случая, чтобы она отсутствовала более трех дней подряд. А тут — четыре дня, пять дней, шесть дней, неделя… Посылаешь вызов — и как в темную воду. Просматриваешь сообщения — опять-таки ничего. Будто ее, как и Духа, поглотила бескрайняя пустота.
Наконец Квинта все-таки появляется, но ничем, ни единым словом не объясняет своего загадочного отсутствия. Я тоже неколебимо молчу. Расспрашивать о земных проблемах у нас как-то не принято. Не может человек появиться — значит, не может. А если уж появился, то нечего к нему приставать.
На Земле — это на Земле.
А здесь — это здесь.
Меня выручает Кэп. Не знаю, совпадение это, какие в жизни не так уж редко бывают, или, может быть, он нутром чувствует что-то не то, но как раз в эти дни, когда я не представляю, куда себя деть, Кэп просит помочь им с доводкой оборудования для «Мальчика». Ему требуется наладить дальнюю оптику. Кэп полагает, что если уж он наткнется на что-нибудь в глубине пустоты, то было бы очень полезно увидеть это заранее.
— А то — ап!.. И моргнуть не успеешь!..
Задача, надо сказать, не очень простая. Всякого рода механические устройства, имеющие аналоги на Земле, мы научились делать достаточно хорошо. Это, видимо, потому что механику, которая сводится к схемам, может вообразить любой. А вот овеществить нечто более умозрительное, нечто такое, что к передачам и рычагам не свести, оптические преломления, оси, которые нельзя потрогать рукой, конечно, гораздо сложнее. Кстати, Аль утверждает, что программа может создать все, что угодно. Даже то, чему аналога на Земле еще нет. Трудность здесь заключается именно в том, что это надо вообразить. И даже не вообразить, а почувствовать так, будто оно уже существует. А как вообразить то, чего нет? Правда, в этом и заключается, по его мнению, содержание творчества. Вообразить то, чего нет. Сделать нечто такое, чему аналога не существует.
В общем, оптику в «Мальчике» я как-то налаживаю. Разумеется, я не шлифую стекла и не выполняю сложнейшие математические расчеты. Да я бы этого и не смог. Мой инструмент — световой карандаш. И еще то странное ощущение, которое я испытал во время схватки с гремлином. Когда мне было совершенно понятно, что вот сейчас мой меч опишет сверкающую дугу, примет определенное положение, и острый кончик его окажется именно в той точке пространства, где летит мохнатое тело. Ошибка была полностью исключена. Вот так же и здесь. После нескольких неудачных попыток, избежать которых, естественно, было
