агент никому не известного агентства. Я — человек, который сделал то, ради чего все эти полеты на Марс затевались. Я нашел жизнь на Марсе, причем не какую-нибудь в виде бактерий, а разумную. Вы мне будете талдычить про другие источники информации, но первый и пока единственный контакт с дьяволами осуществлен мною, а не кем-нибудь еще. Я, а не вы с вашими инфраструктурами, с вашими источниками информации, сделал то, что сравнимо с первой высадкой человека на Луне. Да что там, это круче первой высадки на Луне! Я, а не вы, утер нос американцам, вы посмотрите ради интереса, какая у них паника в ихнем Пойнте по этому поводу, по-человечески ребят даже жалко. Так что я вам не источник информации, а фигура другого ранга, и если я вам что-нибудь сообщаю, за то и спасибо мне говорите, что хоть это вам сообщил.
В общем, охамел я до крайности, спецагента просто набок перекосило от моих слов. Конечно, я не должен был так говорить, но ведь я говорил, что думаю. Причем, заметьте, я так думал впервые в жизни. До того, конечно, я что-то такое осознавал, но до вербальных формулировок дело не доходило.
После этого Никита Петрович быстро свернул беседу, а выходя из комнаты, вдруг обернулся и спокойным тоном сказал:
— Вы не очень-то, Серёжа, не хорохорьтесь раньше времени. Еще ничего не решено, а с янками всегда можно договориться.
Я так тогда и не понял, о чем он собрался с янками договариваться.
А потом настал тот день, когда дьяволы до меня все-таки достучались. Свидание было очень коротким, ни в какую запретную зону меня не повели, да и пришла только Ити, дьяволенок так и не появился. Ни в какие игры она со мной не играла, лишь поприветствовала своим обычным танцем, я ей просигналил в ответ, а потом она стала нарезать вокруг танкетки широкие неэкранирующие круги. Ити вела себя необычно — летала быстрее, повороты делала суматошнее, и мне поэтому показалось, что она волнуется. Я успел ей сообщить, что о дьяволенке на базе уже известно, причем не от меня, и что у спецагента есть «другие источники информации» — о снимках 84-го Орбитера я ей уже говорил раньше.
В ответ Ити разразилась пулеметной очередью роршахов, из которых я, как всегда, ничего не понял. Она, похоже, занервничала еще больше и стала носиться вокруг меня еще быстрее. Роршахи стали сменяться реже, и скоро я понял, что вошел с моей дьяволицей в своеобразный диалог. Она предъявляла мне очередную картинку: Понятно? — Нет. — А эта? — Не-а! — Эта? — Нет. — И эта непонятна? — Нет. — И эта? — Нет! — И эта?
Я без всякого воодушевления продолжал играть в эту викторину, уверенный, что ничего из этой затеи не выйдет, как вдруг на сороковом или пятидесятом роршахе движение застопорилось. Не сказать, чтобы я понял эту картинку, но, по крайней мере, она была проста и приятна глазу: на желтом фоне — мерцающее бирюзовое пятнышко неправильной формы. Я сказал:
— Стоп!
Я сказал:
— Теперь показывай мне только такие простые картинки.
И она поняла!
Все было так элементарно, так просто! Никаких многодневных проблем не было, если б нас тогда обучили хотя бы азам науки по установлению контакта с внеземными цивилизациями! Или если хотя бы я был не такой тупой! Уже на четвертой простой картинке я сказал:
— Стоп. Это «завтра».
Мерцающее сиреневое пятнышко появляется в правом нижнем углу квадрата, движется, описывая дугу, и исчезает в левом нижнем углу. Затем снова появляется в правом нижнем углу, чуть приподнимается и останавливается. С цветом она что-то напутала, но у дьяволов же нет глаз, так что они вполне могут видеть солнце сиреневым.
— Завтра утром! — уточнил я.
Если бы дьяволы могли взвиваться к небу от радости, я бы сказал, что она взвилась. Я угадал.
Следующая картинка тоже была совершенно ясной. Тот же самый квадрат с солнцем, а по центру чуть-чуть извивается вертикальная красная черточка.
— Малыш завтра утром.
Еще один танец радости. Я тоже был в полном восторге. Я установил полноценный контакт, хоть сейчас демонстрируй ей теорему Пифагора и строение Солнечной системы или атомного ядра.
На следующей картинке к малышу с солнцем прибавилось множество других вертикальных черточек, обступивших его полукругом. Черточки были разных цветов, с преобладанием голубого и коричневого, причем менее яркие, чем дьяволенок, позади всех, чуть поодаль, мелко извивалась черная черточка, самая длинная. Она упиралась «головой» в верхнюю сторону квадрата. Тут тоже не над чем было задумываться.
— Праздник какой-то, что ли, в честь малыша? Типа дня рождения, или, там, принятия в члены, или инаугурация — в общем, что-то такое, да?
Опять танец радости, но уже немножко более вялый — я угадал, но не совсем.
И наконец последняя картинка. К сборищу черточек вокруг дьяволенка в правом нижнем углу появляется красная буква «х» с вертикальной палкой, растущей из перекрестья, — схематичное изображение человека. Буква интенсивно мигает.
— Ага, — сказал я. — Вы меня туда приглашаете. Да?
— Да! Да!! Да!!!
— Что ж, спасибо. Обязательно буду.
Потом было еще несколько картинок, чуть посложнее, но, ошеломленный, я не вчитывался, не мог просто. Ити поняла и распрощалась, а я поехал к американцам.
Вот так оно все и получилось. Малость ошалевший от произошедшего, я вернулся на базу и снова попал в то, что литераторы называют гнетущей атмосферой. Атмосферка действительно была еще та, может быть, даже хуже, чем раньше. Я не собирался задерживаться на втором уровне, хотел только нацедить себе граммов сто «кофе» и побыстрее убраться к себе в комнату — не мог я уже выдерживать всего этого, мне надо было готовиться к празднику своего дьяволенка. Но в баре сидел перед чашкой мой друг Володька Смешнов, под глазом у него красовался свежий синяк. Увидев меня, он вскинулся, замахал руками, подзывая к своему столику. Я еще и сесть толком не успел, как он горячечно зашептал, нет, не зашептал, а зашипел, захрипел:
— Серёга, я так никого никогда не просил, как тебя прошу! Серёг, ведь ты можешь, а?
— Что?
— Серёг, ну? А? Ну, возьми меня с собой завтра, ведь тебе ничего не стоит! Просто возьми, и все. Я словечка не скажу, пальцем не пошевельну, буду как груз дополнительный, мне только увидеть надо!
Был он, как обычно в последние дни, не трезв и не пьян, только возбужден сверх меры. Но я представил себе именно пьяного Володьку на празднике дьяволенка, и мне стало нехорошо.
— Володь, мы уже об этом несколько раз говорили, и я не хочу повторяться. Не спрашивай меня больше, почему я тебя не возьму, а я не буду спрашивать, почему ты так рвешься увидеть дьяволов. Просто я тебя не возьму.
— Серёг, если ты что думаешь насчет коньяка, то назавтра я буду трезвый, как… как самая чистая вода из американского репроцесса.
— Нет. Извини, мне пора.
Я встал, сочувственно похлопал Володьку по плечу («Володя, Володя, где твоя скептическая ухмылка? — подумал я при этом, а потом вообще непонятно с какой дури добавил. — Полная задора и огня!»), покивал его отчаявшимся, затравленным глазам и с некоторым облегчением направился к выходу, но меня опять тормознули. Это был Саша Морзи, наш бывший бритый комик. Его всегда слегка забавное лицо сейчас ничуть забавным не казалось. Он встал, перегородил мне дорогу и схватил за рукав.
— Эй, Игрун, секундочку!
Саша Морзи был пьяноват и желал отмстить. Неважно кому.
— Пусти!
