Реб потирает руки, словно сушит ладони, готовясь надежнее ухватить нож.
— Мы решили вчинить иск, Уилл, — сообщает он. — Жаль, что именно я к вам с такой новостью…
Я не показываю, что злюсь. Этой радости я ему не доставлю. Отвечаю:
— Жаль, что именно с такой.
— На всякий пожарный… вдруг суд не поможет… мне предоставили перекрестную авторизацию сервера, куда сдают на хранение свои копии каптированные наладчики и свободные граждане… Мы объявим забастовку, Уилл.
Забастовка чревата крупномасштабной катастрофой и застопорит строительство Собора. Возможно, на десятки лет. Мы оба понимаем это. Но где-то там Реба ждут отчаявшиеся наладчики, которым нечего терять, и, может статься, он охотно отважится на подобный риск. В конце концов, ему и самому нечего терять. Видите ли, его подлинное «я» пропало.
— Можно как-нибудь уговорить вас передумать?
— Объясните, что нас ждет.
— Не могу, Реб, вы же в курсе. С отсылкой в прошлое эти знания изгладились из памяти.
— Тогда велите компании вернуть нам воспоминания. С барышом.
Отвечаю:
— Реб, искренне сочувствую. Мы с вами, если смотреть в корень, в одной лодке.
Он кивает. Это не первая наша встреча. Далеко не первая. О некоторых не знает даже он.
— Я надеялся, исполнительный совет рассмотрит нашу последнюю попытку договориться, — сознается Реб. — Думаю, пора ознакомить их с нашим предложением.
Киваю:
— Выкладывайте. С удовольствием поставлю вопрос перед советом.
Ради возможности провести это совещание я мысленно (и в реале) передвигаю пару встреч: одну — на завтра, другую — на следующую неделю.
Реб не сгущает краски касательно пропажи воспоминаний и порожденной ею сумятицы чувств. «Братство наладчиков, проходчиков, проектировщиков сетей, пространственно-временной техпомощи и разнорабочих», короче — профсоюз наладчиков, столкнулось с банкротством пенсионного фонда. Когда первое поколение преобразованных в архетипы наладчиков услали за горизонт событий, их былые отличительные черты поместили в банк. Беда в том, что нельзя, сохранив копию личности, взять и выйти из этого «я», а потом, когда будешь готов вернуться к частному существованию, залезть обратно. Личность и архетип утратят совместимость.
Поэтому придумали давать жизни в кредит. Поначалу решение казалось беспроигрышным. Затем, когда наладчиков, развязавшихся наконец со своими двусторонними соглашениями на срок от килогода, вновь подвергли обработке и воссоздали в прежнем виде, каждый трудяга рассчитывал в итоге получить более богатую, насыщенную жизнь. Большинство и получило. Побывав в аренде у различных искусственных интеллектов, которым, чтобы правильно функционировать, требовалось наличие тех или иных качеств, индивидуальности вернулись к прежним хозяевам, щедро наделенные той интеллигентностью чувств, какую способно взрастить тысячелетие умственной деятельности, поступков и переживаний.
Но примерно для двадцати процентов наладчиков дело обернулось иначе. Кого-то в банке сбережений осенила блестящая мысль сделать ставку на более сомнительные ссуды — в расчете на рост прибылей от вложений. Каждая пятая такая авантюра с треском провалилась. Либо личность не «подцеплялась» к ИИ, либо сам ИИ, работая в опасной среде, не имел возможности регулярно сохранять резервные копии и периодически обрушивался. Какова бы ни была причина, фонд эмоционального развития накрылся вместе со всеми воспоминаниями. Восстанавливаясь наконец в правах на свои — его или ее — личные данные, архетип получал душу, напрочь лишенную своеобразия, которое позволило бы ей привиться. Мягко говоря, неприятно.
На сегодняшний день в «типах», как мы их зовем, засиделось тысяч десять отставных наладчиков; снова стать прежними — или хотя бы вернуться к реальной жизни — они не могут.
Ладно, возможно, на сторонний взгляд нет ничего страшного в приговоре провести вторую половину жизни, по большому счету, полубогом. Это ведь не то, что вконец ополоуметь и превратиться в слюнявого дурачка. Напротив, вы резко умнеете. Но!.. Во-первых, отношения с окружающими летят в тартарары. Семьи распадаются. У Реба распалась. И, во-вторых, пресловутому «типу» людская жизнь иногда кажется адски скучной, особенно, если с трудом припоминаешь, кем был до того, как тысячу лет мотался меж планет, звезд и по собственно пространству-времени за счет силы мысли.
Оттого-то Реб, как и положено достойному главе профсоюза, старается всеми правдами и неправдами свалить вину на администрацию. С другой стороны, именно его шурин, подпевала из банковского совета, утвердил неудачные вложения.
Мы совещаемся. И выносим резолюцию: каждый остается при своих. Я выйду с предложением Братства в совет.
Я мог бы еще порассказать про свой день. Вы поняли.
Эта часть моей работы посвящена вопросам наследия и разрешимым в конечном итоге спорам. Маета, но не беспросветная. Скрепить оборванные нити. Подобрать «хвосты». С точки зрения топографии, откуда ни глянь — из прошлого или из будущего, — в том же и суть проекта в целом: вывязав простой крепежный узел, сберечь всю значимость, всю устремленность к целесообразности, какими человечество напичкало нашу среду обитания. Не дать им разлезться, как разлезается по швам дешевый костюм. Само собой, нашим пещерным предкам это было не по плечу: тут и скрытые пружины, и тайные взаимосвязи, и паучьи сети обетов и посулов, протянутые из недр прошлого, куда вмурованы наглухо, в наши дни и дальше; тут тронь одно — и все всколыхнется. Но доберись до сердцевины и наткнешься на алгоритм. Методологию. А мы, люди, корифеи метода. Затягиваем узел даже в беседе. Что, можно сказать, приятно разнообразит мои послеобеденные часы.
Я провожу их на площадке.
Нет, не поймите меня неправильно, — совещания продолжаются. Но это летучки с бригадирами и подрядчиками. Отчеты о ходе строительства. Оценка завершенности объекта. Я осуществляю общее руководство: тасую поставщиков и материалы, жонглирую сроками и очередностью действий (за что браться раньше, за что позже и когда) — всем тем, что составляет костяк любого строительства… со времен цезарей, прах побери. Вот это — мое любимое.
Собор слегка смахивает на яйцо.
Ну, хорошо — на яйцо несколько тысяч световых лет в поперечнике. Внедренное в многомерную поверхность горизонта событий Стрельца А, черной дыры посреди Млечного Пути, как татуировка, нанесенная двухмиллионнозвездной порцией квантовой нестабильности, двумя десятыми процента вещества Галактики. Мы взяли его, отбуксировали сюда и не намерены возвращать. Затея по любым меркам титаническая.
Короче, снаружи Собор напоминает яйцо.
Внутри яйца — внутри храма — законы природы неприменимы. Или, скорее, применимы избирательно. Феноменология покоряется телеологии. Сущность — долженствованию. В стенах Собора нельзя навредить невинным детям, как ни старайся. Невозможно сманивать их на панель, швырять в гулаги за то, что родные им дороже государства, соблазнять, растлевать и губить лживыми пророчествами и откровениями, насиловать за алтарем, угонять в колхозное рабство, пожирать. Невозможно никого побить камнями. За все холокосты воздалось сторицей — так в свой срок приносят прибыль великое множество облигаций, великое множество накопительных счетов. С ураганами, землетрясениями и иными ведущими к вымиранию бедствиями, какие приходилось терпеливо сносить нашему биологическому виду, произведен окончательный расчет: переписанные в кэш, они послужат к процветанию. В стенах Собора козырь совесть, а не власть. Сила — на стороне правды.[15]
Ладно-ладно, какой же он все-таки внутри?
Бросьте. Вы же знаете, этого не объяснишь. Пришлось бы показывать.
Впрочем, попробую.
Просторный. Сложный. По определению. Представьте схему более замысловатую, чем предмет, который она изображает. Не можете? Таков Собор. Когда впервые переступишь его порог, он еще
