Конечно же, Эшнунна. Древняя славная Эшнунна.
Знаете ли, мы до сих пор даже на пушечный выстрел не приблизились к пониманию того, что там произошло. Чем мы располагаем? Тремя последними таблицами «Сказания о Бал-Гаммасте», то бишь о «все видавшем». Найденными, заметьте, на Марсе. Рядом с марсианским списком оного же сказания, тем самым, до которого докопался Антонов. И все! Ничего, ноль, домыслы, ерунда, оккультизм какой-то. Да чуть ли не уфология! Плюс кое-что, о чем никто не должен знать.
Когда по умирающему Царству прокатилась первая волна смуты, в Эшнунне появился некий царевич. По кольцу на безымянном пальце в нем узнали незаконнорожденного сына последнего царя. Впрочем, царские дети у алларуадцев не считались незаконнорожденными, даже если появлялись на свет вне брака… Но это так, к слову. Его прозвали Львёнком. За ним люди пошли как за последней надеждой. Он отразил какое-то нашествие. Кажется, гутиев. И… пропал. Вознесся на Марс. Мало того, не один вознесся, а с тысячами алларуадцев и сотнями шумеров. Но как?! На чем? Все технические достижения Царства позволяли лучше, чем соседи, растить хлеб, лучше строить дома, лучше воевать, лучше делать посуду, ну, лучше обрабатывать металл. Но только не заниматься сборкой космических кораблей! И не прорубать подземные бункеры в марсианских условиях. И не ставить купола, под которыми были чистый воздух, приемлемая температура… да там сады цвели! Ячмень давал по три урожая в год! Вы понимаете? Мы сейчас не в состоянии обеспечить на Марсе такую отдачу агрокультуры, какая была в раннем Ринхе. При Львёнке из Эшнунны.
Но как? Как, я вас спрашиваю?
Теория Сканлона?
Сканлон — старый маразматик.
Теория Гурвича?
Гурвич — маразматик молодой, вот и вся разница.
Концепция лемурийской культурной рецепции? За такие концепции надо приговаривать к расстрелу со взломом.
Еще раз, честно: во-первых, мы просто не знаем. Во-вторых, нам страшно влезать в это, поскольку все серьезные люди боятся опозориться, прикоснувшись к какой-то дурацкой мистике… И даже не только это. Я говорил однажды с Антоновым… у него, да и у меня… к ляду!., у всех нас была общая интуиция: в это нельзя лезть. Не только мне, Антонову, Горелову, Франсуазе. Туда не стоит лезть исторической науке в целом.
И хватит об этом…
Когда я нашел лист маворсийского конгжи, о Ринхе почти ничего не знали. И, кстати, из порядочных специалистов с ним готова была возиться одна только Франсуаза. Но для нее Маворс со всеми учениками и последователями были за пределами исследовательских интересов.
Зато потом профессор Булкин, который тоже с Франсуазой… м-м-м… познакомился… Да-да! Услышал от нее про эссе маворсийского конгжи и указал, что в неразобранных материалах Дессэ, которые тот нарыл на горе Павлина — перед самой смертью от рук черных археографов, кстати, — есть какая-то «карта пророчеств»… Чуть ли не тех самых, к коим прицепился милейший конгжи. И тут Су, не будь дурой, принялась разрывать наследство Дессэ всерьез. И ей пошло везение — дай бог каждому. Забавно только, что во всем «архиве Ринха» «карта пророчеств» занимала самое скромное место. Это было всего лишь содержание книги пророчеств, а вот сама книга Су не попалась. Про находку Антонова она не знала и до сих пор, кажется, не знает.
Единственная великая женщина-полевик?
Не понимаю вас…
Ах, принижаю ее умственные способности!
Да нет же. Она ведь все-таки разобралась в находках Дессэ… Особенно когда ей чуть-чуть подсказал ее новый… хм… знакомый Морис Разу…
Что?
Неуважение к памяти?
А подите-ка вы прочь. Разговорились.
Немедленно!
Хорошо, извинения приняты.
Заметьте, Булкин — нормальный академический ученый. Его весь этот мистицизм тоже нимало не интересовал. Даже в самой ничтожной степени. Пророчества, видите, какие-то. Его вообще тогда интересовал только один вопрос: когда алларуадцы перенеслись на Марс — в конце четвертого тысячелетия до новой эры или в начале третьего, когда в Междуречье уже вовсю хозяйничали шумеры? Булкина содержательные вопросы не волновали, одна только чистая хронология — вот его стихия.
Но был у него один ученик. Тот самый Макс Бакст. От Булкина он узнал о ринхитских пророчествах… Я себе представляю, как ему старина Булкин со смехом… насчет всех этих дел… Он, знаете, был мастер сарказма! Макс загорелся. Выпало ему несколько лет работать в Королёве, и он там нашел мой отрывочек — тот самый! Начальником у Макса оказался тогда как раз Горелов, а не кто-нибудь иной. Как на грех! Макс просчитал дважды два, воспылал еще больше и в порыве откровенности рассказал о своих предположениях Горелову. А Егор… то есть Георгий Евграфович… заразился на Марсе одной… в общем… страшной штукой от маворсийского кодекса и потому маворсийских текстов принципиально сторонился. Но о книге пророчеств, обнаруженной еще бог весть когда Антоновым, он Баксту рассказал. Мимоходом рассказал. Вот, мол, есть один курьез: Антонов когда еще с Ринхом соприкоснулся, а теперь этим самым Ринхом бредят, но о книге пророчеств никто не вспоминает. Рассказал — и забыл о своих словах! Понимаете, просто он малость подтолкнул ученика Булкина. Работал с Булкиным, то и дело ездил с ним в бункер «Новый пустяк», ну и оказал любезность его ученику. Фактически подарил докторскую. Горелов — щедрый человек.
Между тем Макс был личностью иного склада. Не как Антонов, не как Булкин, в общем… не как все мы.
Вы понимаете, в этом все дело. Он был… Как бы правильнее сказать? Ему требовалось другое.
Так.
Похоже, я бестолково объясняю. Да по глазам вашим вижу. Перестаньте.
Н-да.
Два года не брал учебные курсы — и вот уже не в форме… Разучился объяснять стратиграфию Трои на пальцах. Ладно, попробую еще раз.
Итак, чего хотели мы все, когда шли в полевую археографию? Вернее, вообще в историческую науку — тут специализация роли не играет… Да ничего особенно не хотели, кроме одного: существовать внутри процесса. Пребывать в состоянии поиска, работать над расшифровкой, затем над реконструкцией социальных структур. Нам нравилось анализировать, а потом обобщать, а потом — тем из нас, у кого был дар слова, — популяризировать… Нам просто нравилось заниматься своим делом, и все. Мы все чокнутые, барышня. Мы фанаты. Мы психи. Мы этим живем, и нам очень хорошо.
А Макс фанатом не был. Ему по душе пришелся дух сенсации, а не дух работы. Он хотел успеха. Вы только поймите меня правильно: честолюбивый человек для науки — нормальное дело, ничего плохого. Честолюбивый, но не тщеславный. Макса, к сожалению, мучило именно тщеславие. Нет, низости в его характере не водилось. Он не искал возможности украсть чужую работу, сфальсифицировать результат, раздуть какую-нибудь пустышку до небес… Ему хотелось настоящей, крепкой славы. Такие люди даже чужой успех любят, им, кстати, очень удаются историографические труды. Сдвиг-то, по сути, небольшой, не всякий его заметит: в науке надо быть ориентированным на результат. Ориентироваться на процесс — ошибка, выходит исследование ради исследования. Но Макс вляпался в иную ошибку: ему требовался не результат, а внешние атрибуты результата — какие-то разговоры о личности и биографии ученого, школа, ученики, поклонники, треп в масс-медиа… Ау нормального исследователя, господи помилуй, биография должна состоять из переходов от одной темы к другой. По мере того, как удается закрыть предыдущую, разумеется.
А тут — книга пророчеств! В перспективе — блеск, сенсация, большой шум и проникновенные интервью с молодыми прекрасными журналистками. Макс взялся за пророчества ринхитов всерьез, как ни за что другое в жизни не брался. Свет у него клином сошелся на этих пророчествах. Он был, что называется, крепкий середняк. Не дурак, не бездельник, но как-то… без искры что ли. Принялся за перевод, а там
