— Смеешься? — спросила Чемберс. — И опять запутать временную линию? Крестный Отец этого не простит.
— Можно иначе. Девица должна проявиться в каких — нибудь регистрационных журналах.
Чемберс села на кушетку Янины и вздохнула:
— Бессмысленно. Ты был прав. Крестный Отец говорил о судьбе.
Он знал, что так и должно случиться. Стало быть, теперь «все будет так, как и должно быть».
Мартин сел возле Чемберс.
— Собрать временной утиль в очереди нам предложила Янина. — И она оставила нам половину.
— Половина чертовой кучи также называется чертовой кучей.
Чемберс улыбнулась из глубин своей постазотной головной боли.
— Триста шестьдесят шесть тысяч девятьсот двенадцать буррито, — заключила она.
Заведующая кафедрой хронобиологии Калифорнийского университета в Беркли, откинула со лба прядь седых волос и обратилась к последней ниточке времени, свернувшейся запутанным клубком на дне тусклой серебряной емкости.
— Я не теряла времени даром, — проговорила она. Женщина завернула крышку на емкости и убрала последнюю в ящик стола, где также находились пара перчаток, небольшая черная коробочка, три крохотных поблекших от времени блистера, медаль Нобелевского лауреата и пачка арбузной жевательной резинки. Она вынула эту пачку — как приятно, хотя и неловко снова ощутить себя молодой, — а потом задвинула ящик и заперла его.
Физика в ее время сделалась довольно странной, но еще недостаточно странной для рутинного путешествия во времени. Человечество еще не познакомилось с другими разумными существами, и Янине не пришлось более столкнуться со сборщиками временного утиля. Жизнь ее к концу сделалась удивительно рутинной.
Тем не менее она хорошо распорядилась своим временем. Исследования привели ее к новым представлениям о влиянии скорости движения на время в пути, а также существованию серьезных, подчиняющихся суточному ритму расстройств, коренящихся в основе десятка умственных и физических болезней. Коллеги — хронобиологи с каждым годом все более расширяли области применения.
Откинувшись на спинку кресла, она положила ноги на стол и отправила в рот пластинку жевательной резинки.
Физика все догонит, и физиология будет готова.
Перевел с английского Юрий СОКОЛОВ
© Heather Lindsley. Where the Time Goes. 2009. Печатается с разрешения автора.
Рассказ впервые опубликован в журнале «Asimov's SF» в 2009 году.
Юлия Галанина
Зверинец
Иллюстрация Владимира ОВЧИННИКОВА
Вдоль стены осторожно пробиралось Умное Слово, поджав хвост и семеня мохнатыми лапками. Может быть, это была Квинтэссенция. А может, еще что — хвост-то оно поджало, а Мякиш и так был не очень силен в распознавании Умных Слов. Сюда они редко забредали, боялись.
Не зря боялись-то. Пацаны такое поймают, на хвост наступят — оно всеми своими ста ножками землю скребет, мяучит жалобно и ядом плюется. Только недалеко — все штаны оплюет, а обидчикам хоть бы хны. Ее яд только на культурных действует.
Интересно все-таки, что за Умное Слово в лачугу тетушки Пакли пожаловало? Сосед тетушки, мясник, хвалился, что умеет их читать и различит с первого взгляда, только Мякиш ему не верил: где бы это он научился? Таких грамотеев в их околотке не водилось: чтобы правильно знать культуру.
У них все по-простому, тетушка Пакля буквы даже не складывает — выметает с руганью за порог, если забегут. Как начнет метлой махать и материться — буквочки пулей улепетывают. Она сказала как-то Зяблику, когда в добром настроении была: они опасные, один вред. Мозги только забивают. Картинки куда как завлекательнее. А для букв школа есть, оплот культуры, пусть там и сидят, не высовываются.
Мякиш-то любил потихоньку буковками баловаться. На заднем дворе, пока никто не видит, наловить их полное ведро и слова лепить. Обыкновенные. «Каша» там или «небо». Или еще чего, что на глаза попадется. Слова получаются коротенькие, юркие, шмыг — и нету. Или снова на буквы распадутся, ежели неправильно слепил, и уже так, врассыпную, деру дают, как кто горох рассыпал. Главное, чтобы никто из пацанов не увидел: они любят похабными словами баловаться, налепят их криво-косо и ржут, по земле катаются. А Мякишу стыдно.
В школе так играть не получается. Там слова-то сушеные, в букварях на булавки пришпиленные. И буковки с мылом вымыты: от этого они не скачут, трепыхаются лишь по коробочкам. Играть ими неинтересно — слова совсем дохлые выходят, одно расстройство.
А чуть поживее слепишь: учителка засечет и — хрясь! — указкой по парте: некультурно. И пухлые щеки гневно дрожат. Нельзя ведь говорить «булок нажрался», нужно «отведал мучных изделий». Правда, это она в школе только культурная, после школы обычная, как все. Мякиш отродясь не видел, чтоб она мучных изделий отведывала: лопает пирожки, только за ушами трещит. Разве что жирные пальцы платком вытирает, не об одежду.
Мякиш поймал Умное Слово, по пушистой спинке погладил. Оно, видать, расчувствовалось, не стало ядом плеваться, свернулось устало спиралькой. По нему видно — дрожит, вот-вот на буквы распадется, из последних сил держится. А жаль — Умные Слова на дороге не валяются. Их так просто не слепишь, это тебе не «каша». И сами длинные, как колбаса, и буковок в них напихано редких, такие и не враз поймаешь.
Мякиш Слово под рубашку запихал, пустые ведра подхватил — и к колодцу за водой. Скоро тетушка Пакля должна вернуться — увидит, что вода в доме кончилась, метлой отходит за милую душу.
Она пошла узнать, не нужен ли кому мальчик на побегушках. Прекрасный мальчик, работящий и сообразительный. Мякиш надеялся, что такой понадобится булочнику: тогда не жизнь будет, а песня. Тетушка его мечтания на корню обрубала, говорила, высоко больно метит, хорошо, если такого дармоеда и лодыря сапожник смилостивится, возьмет в учение.
Вообще-то она хорошая, тетушка Пакля. Когда добрая. И трезвая.
Колодец на перекрестке улочек выкопан, к нему всегда очередь. Там площадь, удобно — и лошади могут попить, и прохожие. Мальчишки не чинятся, зачерпывают им из ведра. Прохожим, конечно, не лошадям. Для лошадей отдельная поилка.
Мякиш к колодцу бежит вприпрыжку, а сам примечает: толпа-то большая, все приятели здесь. Оно хорошо, да только Умное Слово жалко — не переживет оно встречи с этакой оравой. Они же его вмиг растреплют на буковки. А оно и так, несчастное, до сих пор трясется. Умным Словам в стае бегать хорошо, тогда они худо-бедно отплеваться могут, либо у образованных людей дома, где их любят. Поодиночке да еще в некультурном месте они быстро загибаются.
Надо бы Умное Слово в хорошие руки отдать. Оно видное, вон хвост какой богатый, и ног много.
Приметил Мякиш одного господина, что из лавки шел: красивый такой господин, сапоги крепкие, большие, выше колен. На руках перчатки, а в руках палочка с наконечником — стек называется. Заместо хлыста у некоторых. И шляпа. И усищи — во! Круче, чем у булочника, завиты. А главное, культурный: два ведра первосортных букв за ним мальчик из лавки несет, пыхтит.
Мякиш — к нему. Встал, дорогу загородил, смотрит снизу вверх широко распахнутыми глазами и требует:
— Дяденька, возьмите это! Она смирная!
