— У вас что-то случилось?
— Идиоты! Вы что, в свидетели рветесь?
— Были слышны выстрелы! Мы взломаем дверь!
— Черта с два ее сломаешь! Она — стальная! Он пугался гостей, ха-ха!
— Сейчас мы милицию! Сейчас вызовем милицию!
— Тимур Михайлович! Тимур Михайлович!.. И тут слева от двери странно глянуло на Андрея незнакомыми глазами отчужденное, истончено бледное, без кровинки лицо с намертво сжатыми губами, с розоватой подковкой шрама на левой щеке ниже виска, он не в ту же секунду понял, что слева в передней было зеркало, и опаляющей искрой промелькнуло в сознании: «Кто же это? Неужели это мое лицо? Неужели это я?»
Он открыл дверь, раздался женский визг, заскользили перед ним белые пятна лиц, вытаращенные глаза, он услышал испуганные вскрики:
— Что такое? Что такое? Кто это?
— Да он ранен! Что тут произошло? Где Тимур Михайлович? Кто вы такой?
— Чужой! Вор, грабитель! Осторожно, он будет стрелять! Не толпитесь! В сторону, в сторону!
— Не суйтесь! На вид прилично одет! Весь в крови! Кто он такой?
— Убийца! Не видите?
— У него оружие!
На их передернутых криком лицах острыми бликами прыгало какое-то жадное всасывающее выражение голого страха, и Андрей с гадливостью, смутно видя и презирая этот стадный страх в метавшихся перед ним лицах, выкаченных глазах, это хищное и жадное любопытство к его крови, насквозь пропитавшей полу пиджака, жестом великой усталости бросил пистолет на пол, колени подогнулись, его потянуло вниз, и, уже лежа в передней на влажно набухающем теплотой коврике, выдавил шепотом, усмехаясь наклонившимся над ним людям дикой усмешкой, разодравшей его слипшиеся губы:
— Сделайте одолжение… Вызовите милицию.
Минут через сорок прибыла милицейская машина, после нее — «Скорая помощь», и по дороге в больницу, то теряя сознание, то приходя в состояние реальности, ускользающей, заслоненной болью, он горячечно бредил, стонал, тщась в забытьи понять, что с ним, где он, почему рядом над его головой чье-то иссеченное крупными морщинами чужое лицо, сверху глядевшее на него из-под козырька милицейской фуражки, и кратковременно проясненным сознанием улавливал нечто омерзительное, гибельное, близко видел сползшее с дивана большое мускулистое тело Спирина, студенистую массу, расползавшуюся из затылка по ворсу ковра. И тогда душу Андрея переполняло не раскаяние, не жалость — все ненавистное, отвратительное, враждебное в его жизни, мучившее до этой минуты, внезапно и непоправимо кончилось, как только исчезла жестокая правда убитого им Спирина, все исчезло, и отчаяние нахлынуло удушливым, ослепляющим туманом, и ожгла мысль, что началось все другое, откуда нет скорого выхода, и это чувство захлестывало так сильно и так безнадежно, что каменные слезы застряли в горле, он глотал их и не мог проглотить.
«Что со мной? Спаси и сохрани, я истекаю кровью. Только бы не умереть в машине… Бермудский треугольник? Кто это говорил о Бермудском треугольнике? Зачем? Для чего? Неужели я умру в машине? Или в тюрьме? Значит, так неблагоразумно я решил им мстить? И разрушил душу? Нет, нет, нет! Кто же это сказал: простить бы их, они сошли с ума? Ах, да, тот, в свитере, интеллигентный милиционер… Кого простить? Как? И в этом прощении вся правда? Нет, нет! — кружилось и сталкивалось в затемненном сознании Андрея. — Но почему меня так морозит и колотит дрожь? И почему губами я чувствую холодный мокрый лоб мамы? Откуда-то из-за кладбищенских деревьев прыгал тогда на плечи острыми когтями мелкий ледяной дождь… Драгоценная моя мама… Только бы она во всем простила меня…»
Пожилой, с седыми висками милиционер, угрюмо слушавший бессвязные слова убийцы, смотрел на его обескровленное, в бреду лицо, выражавшее и страдание, и решимость, и боль, съеживал выпуклые морщины на лбу. А едва приоткрывались отуманенные глаза раненого, он, кашлем в кулак стараясь вернуть его к действительности, прокуренным баском внушающе бормотал:
— Сын у меня старше твоих годков, бухарь беспробудный, сидел, дурак, за поножовщину… А ты, парень, видать, еще не порченный, против закона, как против бульдозера — голый. Признание — кому нужно? Вслух — молчи. Нет и нет — и все тут. Неумное бредишь. Ежели так счеты сводить? Зачем же ты его как-никак грохнул? Иначе бы как… Чтоб шито-крыто. Какой такой треугольник? Эх, парень, интеллигент… Ведь жизнь себе свихнул из-за супротивника своего…
И недоверчиво косился на плоские, мертвецки желтые ступни, которые равномерно подрагивали от тряски машины на краю соседних носилок, все более высовываясь из-под простыни, закрывавшей голову и тело убитого.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
С утра он был в хорошем расположении духа, сделал на балконе легкую гимнастику, чувствуя себя особенно отдохнувшим, выспавшимся, молодым, затем пятиминутный контрастный душ в сине-сиреневом кафельном раю; душистая, пахнущая заграницей пена на кисточке, мягко щекочущей подбородок, прикосновение бритвы к щекам, оставляющее белизну чистой кожи, умный взгляд в зеркале, седина на висках, приятная сухость черт (он давно привык к своему патрицианскому лицу) увеличили ощущение здоровья, телесного благополучия, домашнего тепла пушистого купального халата. Кроме того, он был доволен неплохими денежными делами, устойчивым положением в клинике.
Низко висевшее над крышами осеннее солнце, ровное, водянистое, царствовало в кухне, аккуратненькой, сверкающей никелем, белейшей скатертью, английским кофейником и фарфоровой чашечкой с кофе, приготовленным старательной домработницей. Профессор серебряными щипчиками положил два кубика сахара, неспешно размешал дымящийся нежным южным запахом нектар, с наслаждением отпил маленький глоток, после чего, удобно положив ногу на ногу, по привычке потянул с каталки стопку свежих газет и начал просматривать, откусывая белейшими, вставленными в Швейцарии зубами сухарик с изюмом. Его не занимали ни политика внутренней жизни, ни информация о забастовках шахтеров, ни новости искусства. Его привлекало в основном то, что было связано с его профессией — столичный криминал, хроника происшествий, почасту переплетенных с проблемами наркомании и катастрофически расширяющимся наркобизнесом, с продавцами наркотиков, обвально заполнившими в последние годы Москву. Хроника на сегодня была мелковатой, мало интересной, он отложил газеты, допил кофе, потянулся к египетским сигаретам, предчувствуя удовольствие от вкуса хорошего табака, но тотчас маленький заголовок на первой полосе в самом низу «Московской правды» кинулся ему в глаза и он, не дотянувшись до сигарет, снова взял газету, разложил ее на колене.
«Загадочное убийство на Лужниковской улице». В короткой хронике сообщалось следующее:
«Вчера в 11.00 на пульт дежурному службы «02» поступило сообщение от жителей дома 25, что в одной из квартир на пятом этаже прозвучали выстрелы. Вскоре на место происшествия прибыли сотрудники правоохранительных органов. Оперативники обнаружили в квартире труп руководителя крупнейшего частного охранного агентства «Гарантия» Спирина Т. М., убитого выстрелом в голову из немецкого пистолета системы «вальтер». Предварительный осмотр показал, что убитый был в состоянии сильного алкогольного опьянения. Владелец пистолета, небезызвестный журналист Андрей Демидов, тяжело раненный в плечо, оказался в той же квартире, не намереваясь никуда скрываться. Будучи в трезвом состоянии и находясь в сознании, на первый же вопрос заявил сотрудникам, что убийцу далеко искать не нужно, стрелял в господина Спирина он и причины убийства покажет на суде. Арестованный Демидов истекал кровью и был направлен в больницу. Ведется расследование загадочного происшествия, не похожего на ординарное бытовое убийство.
Всего за минувшие сутки в Москве было зарегистрировано 99 преступлений, из которых «по горячим следам» раскрыто 68. Было совершено три убийства, раскрыто два. 28 раз изымались наркотики. Два человека пропали без вести. Задержано 9 преступников, находящихся в розыске.
Сводка пресс-службы ГУВД столицы».
