ли способна заменить все это. Как выяснить наконец, почему эксперимент с Мнемо вызвал именно такой эффект?
Ждан осторожно повернул голову.
Зита спала.
Он чуть ли не с отчаянием смотрел на ее юное, нежное, как бы затуманенное сном лицо. Раньше, просыпаясь, он всегда был предоставлен самому себе. И как-то не думал, что это изменится. И уж конечно, не думал, что это изменится незадолго до его ухода на «Гелионисе».
Пять лет вне мира – к этому он был готов. Пять лет без Зиты – этого он еще не осмыслил.
А ей пять лет без него?
Разве ей не придется тяжелее? Ведь он знает ее перспективы. Ведь он сам помогал Хризе Рууд разбираться в психограммах Зиты, снятых с помощью специальных приставок к Мнемо. «Ты ведь хочешь участвовать в эксперименте?» – спросил он Зиту. Она ответила: «Да».
Но для участия в эксперименте можно было обойтись и без психограмм.
«Талантливая девочка, – сказала Хриза Рууд, закончив анализ, – и крайне эмоциональная».
«На что она способна?»’ – Ждан хотел знать о Зите все.
Хриза Рууд взглянула на него с печалью.
«На что способна?.. Рожать прекрасных здоровых детей. Таких же здоровых и прекрасных, как она сама… Неистово любить этих детей, неистово увлекаться идеями и друзьями… Но всегда думать прежде всего о собственном ребенке…»
«Это ведь хорошо?»
«Наверное… Но она не может быть рекомендована в Родительский клуб… Мир нуждается в уравновешенных гармоничных людях. Только уравновешенные гармоничные люди приближают к нам будущее… А Зита легко зажигается, она вечно противоречива… Она к ребенку склонна относиться, как к своей собственности… Ты понимаешь?»
Ждан кивнул.
Почему даже сейчас, ночью, он чувствует себя виноватым?
Ну да, Зита восхищается им, глядит на него с надеждой. Она убеждена: само общение с ним, Хризой, Ри Ги Ченом, Гумамом, Гомером приближает ее к мечте. – к Родительскому клубу. Ее материнское чувство гипертрофировано, она и думать не хочет о том, что центры коррекции при госпиталях созданы, собственно, для таких, как она.
Он улыбнулся и не сдержал восторженного вздоха. Зита потянулась во сне, повернула к нему голову.
Он видел ее всю.
Ждан всегда очень сильно чувствовал, ощущал красоту. Он знал, что ощущение красоты заложено в любой вещи, любом явлении, любом действий, надо лишь найти правильную точку обзора. Ржавое пятно лишайников, расползшееся по шероховатому камню, напоминает карту таинственных островов. Лиственница, черная, траурная зимой, ярко горящая осенью, напоминает о бессмертии, но и о конечности всего живого. А бездонное небо над головой? А большая глубина океана? А перистые облака, развернутые веером?..
Ждан боялся за Зиту и жалел ее. Он знал, что жизнь никогда напрямую не соотносится с мечтой. Этот ее взрывной характер!.. Даже маленькая Сола Кнунянц, живущая среди либеров, увидев Зяту впервые, поразилась блеску ее глаз… И это будущий воспитатель ребенка?..
Он вздохнул. Человечеству всегда не хватало опыта. Разве так бы вела себя Зита, проживи она не одну, а три или четыре жизни? И разве Мнемо не может предоставить людям такую возможность?
Зита… Ее наивность, самоуверенность, красота… Он снова вздохнул.
«Только дети объединяют!»
Зита его ослепляла. Он готов был ее разбудить, ему хотелось услышать ее голос. Он наклонил к ней лицо так близко, что ощутил ее чистое дыхание. Зита его волновала, он все о ней знал наперед. Она, конечно, родит сына – крепкого, здорового, как она. Она, конечно, пройдет коррекцию и испытает законную гордость: подарила миру нового человека! Коррекция снимает очаги напряжения, сглаживает эмоции. Как все другие матери, Зита сможет присутствовать при купаниях и кормлениях своего ребенка – разумеется, как голографический двойник… В принципе Ждан мог бы взять Зиту на «Гелионис». Какая разница, где находиться, если ребенок определен в Общую школу?
Но Зита не пойдет на «Гелионис».
Последняя надежда на Мнемо. До ухода в океан он пропустит Зиту через Мнемо, выявит ее истинную доминанту.
Он любил Зиту и хотел быть с нею. Но он хотел уйти на «Гелионисе». Ждан не видел в себе сил совместить два этих желания.
Еще он жалел Зиту.
Воспитать ребенка… Какая девчоночья мечта!..
Ждан осторожно встал, накинул на плечи прохладное шелковое кимоно. Стараясь не шуметь, подошел к высокому стрельчатому окну, распахнутому на Мегаполис.
Огни. До самого горизонта.
Скользнула в небе тень бесшумного припозднившегося утапа, луч света вырвал из сумерек лапы серебристой ели внизу.
Ночь.
Однажды Ждан видел снег. Снег над Мегаполисом.
Это случилось лет пять назад, сразу после эксперимента с Мнемо, когда биолог Чеди вернулся из другой жизни с разработанной им «теорией исторической спирали». Раньше биолог Чеди ничем подобным не интересовался. Поздно ночью Ждан, совсем как сейчас, стоял босиком, в таком же кимоно у распахнутого на Мегаполис окна, но не видел ни реки, ни Центрального парка, ни белых башен МЭМ – все застилала колеблющаяся мгла, все забило сплошной лавиной снежинок. Наверное, какая-то туча вырвалась из-под синоптического контроля.
Снег над Мегаполисом.
Белый неожиданный снег падал сплошной стеной. И бесконечность снега была полна печали и восхищения Стремительный, нескончаемый разбег. Влекущий, засасывающий водоворот. Каждая снежинка спешила побьют рее найти то единственное место, где ей предстояло лечь Ждан тогда остро почувствовал, как сильно торопится человек в выборе. Ведь человек, в отличие от снежинки, вполне понимает, что вряд ли ему опять придется взлететь над местом, где он лег… Не это ли чувство привело его в свое время к замыслу Мнемо?
Он с удовольствием отдал бы Мнемо либерам, но как он объяснит молчание Эла Симмонса или ложную память Ага Сафара?
«Почему бы и нет?» – подумал он без энтузиазма.
Опыт…
Если бы за Мнемо не угадывался величественный и столь реальный призрак опыта, Ждан, может, и не взялся бы за конкретную разработку своей идеи.
Но опыт!
Он смотрел на ночной Мегаполис сквозь распахнутое стрельчатое окно.
Бедная Зита! Ее раздражает Гумам. Она любого человека готова принять восторженно, но Гумам ее раздражает. Он видит ее насквозь, ей это мешает.
Она красива, невозможно красива. Но разве красота компенсирует недостачу гармонии? Конечно, в ливне, прибивающем траву к почве, ломающем ветки, в медленном кружении вечернего сумасшедшего
