случае, а в худшем — страшно. В ней было своего рода всезнание, создавалось ощущение, что улыбающийся всегда на несколько шагов впереди тебя.
Голосом таким тихим, что ты никогда не был уверен, слышал его или тебе только почудилось, она подчеркнула расстояние между тремя словами:
— Ты что, дурак?
Док не обиделся. Джеральдина говорила это всем и каждому и так часто, словно скорее здоровалась, чем вопрошала.
— Да, Джеральдина. По сути, я бесконечно дурацкое существо. Но будь я менее глуп, то не знал бы, что собой представляю.
Джеральдина улыбнулась, но не ответила.
— Эбби! Эб-би! Привет! — заорал с середины комнаты Росс. Он слушал голос репортера и сосал свою редьку.
— В настоящий момент, — спросил Док у Джеральдины, — я глупее обычного?
Она промолчала, только повернула маленькую головку и уставилась на экран. Док оглянулся проверить: там еще иконка Регги или уже спряталась. Регги была видна — чуть менее загадочная, чем коричневый завроподик, но когда Док снова повернулся к лестнице, там уже никого не было.
— Ты?.. — начал было Док, обращаясь к иконке Регги, но, к облегчению своему, увидел, как Джеральдина семенит в сторону библиотеки.
— Ну хотя бы, — прошептал Док, внимательно следя за быстрыми движениями крошечных лап Джеральдины, — она не левитирует.
— Ну пожалуйста, Аксель! — Кара склонила длинную шею, чтобы строго зашептать на ухо Акселю. Ее первое предостережение, короткое «ш-ш-ш!» подействовало, но ненадолго: когда Бронте читала пассаж, где героиня истории говорит: «Я… я не могу не придумывать», Аксель не мог удержаться от крика «ДА!».
— Извини, извини, извини! — Он постарался понизить голос до шепота, но приблизительно с тем же успехом, как если бы толкал скалу соломинкой.
— Больше не перебивай!
Кара наклонила голову, словно готовясь основательным пинком вышвырнуть Акселя из библиотеки. Третье предупреждение станет последним.
Бронте, читавшая книгу, прислоненную к стулу, лишь надолго остановилась, чтобы бросить на них взгляд — жалобный, но настоятельный. Крошечный вылупленок Гвиневера, стоявшая подле Бронте, тоже оглянулась, но безмятежно и с любопытством.
Пасть у Алекса осталась широко открытой, словно готовая опять прошептать: «Извините!». Опустив голову, Кара приняла «пинковую» позу и тем пресекла дальнейшие ответы. Голубой теропод нетерпеливо переминался с ноги на ногу, словно ему хотелось в лотковую комнатку, и старался успокоиться, внимательно рассматривая ряды книг.
Библиотека была большой, хорошо освещенной комнатой, где располагались письменный стол темного дуба, длинный рабочий стол и несколько удобных кресел. На одном ее конце высокие французские окна открывались в сад. Хетман любил, чтобы в послеполуденные часы туда подкатывали его плетеную кроватку, похожую на детскую колыбель. Он не ощущал жара дня, как утром (окна выходили на восток), но заявлял, что в погожий день способен чувствовать свет.
Состояние Хетмана — без конечностей и глаз, хвост раздавлен и покорежен — позволяло немного утех. Время может быть безжалостным к игрушке. Из этих немногих утех ни одна не значила для него больше, чем слушать истории. Разумеется, имелись электронные книги, но слышать голос, исходящий от кого-то в комнате, — ну, это было более живым, более непосредственным.
Поначалу читал Том, но Бронте и Кара с готовностью заменяли его. Не просто потому, что они часто, хотя и не всегда, получали удовольствие от историй, но для них чтение было активным занятием. И к тому же общинным: на каждые посиделки собиралось десятка два завров, иногда больше.
Книги выбирал Диоген, он же был неофициальным библиотекарем, а помогал ему Хуберт. Эти тираннозавры достигали в высоту больше метра. При помощи стремянки они могли дотянуться даже до самых верхних полок.
Многие завры любили книги, даже те, кто, возможно, не умел читать. Кое-кто любил иллюстрации; другие — запах бумаги и типографской краски; третьим нравились колофоны, буквицы с завитушками и шрифты; а четвертым — просто смотреть, как Дио и Хуберт приносят им книги, как ползают по полкам наподобие библиоальпинистов, доставая требуемые тома и ставя на место ненужные. Эта пара трудилась усердно и без жалоб.
Литературные пристрастия Хетмана ограничивались по большей части повествованиями о героях и их подвигах: Дюма, Ариосто, Сенкевич, Толстой, Гюго. Бронте и Кара несколько раз брались за Шекспира, читая по ролям некоторые пьесы, и однажды с немалым трудом, но все-таки осилили «Гекльберри Финна».
Недавно Диоген выбрал книгу, которую счел переводом из Гомера, — «Улисс» Джеймса Джойса.
Ошибку быстро обнаружили, но Хетман настоял, чтобы Бронте и Кара дочитали. Хетман сказал, что молодой мистер Стивен Дедал, мистер Леопольд Блум и его жена Молли по-своему очень даже героичны.
По-своему героично Бронте и Кара продрались через роман и все его трудные пассажи.
Когда Бронте наконец достигла последних слов: «Да, я сказал: да. Да», собравшиеся завры (некоторые не расставались с романом, начиная с самой первой страницы, невзирая на то что большую его часть нашли невнятной) выкрикнули вместе с ней: «Да!».
Хетман своим низким, скрипучим голосом завершил их одиссею, сказав:
— Вос-смош-шно, с-следуюш-шую книгу надо выбрать покорош-ше. И ш-шуть более традиш- шионную.
Тут уже все собравшиеся завры закричали:
— ДА!
Диоген выбрал (думая, вероятно, о вылупленыше Бронте Гвиневере, самом первом заврике, какой родился в доме) книгу под названием «Маленькая принцесса»[24]. Битв в ней не было, и атак кавалерии и защит баррикад тоже, но Хетман счел маленькую девочку Сару Кру героиней: без матери, потом без отца, потеряла свое место в жизни, с ней приключилось столько бед…
Тем заврам, кто слушал вместе с ним, Сара тоже понравилась, что было редкостью: они не привыкли симпатизировать человеческим детям, как бы те ни бедствовали. Но Сара и ее друзья показались им другими. Возможно, потому что Сара обладала врожденными порядочностью и чувством справедливости, которое они нашли по меньшей мере необычным.
А может, симпатии объяснялись еще проще: Сара разговаривала со своей куклой Эмили. Она была человеком, который уважал свои игрушки, а такое качество умел оценить почти каждый завр.
Даже Жан-Клод и Пьеро — два тираннозавра, чье внимание редко когда удавалось отвлечь от каталога «Стейки с Ранчо Айдахо», — посочувствовали голодающей Саре, заключенной в холодную и темную чердачную каморку.
— Будь у меня гамбургер, — прошептал Жан-Клод, — я бы дал ей кусочек.
— Будь у меня гамбургер, — ответил Пьеро, — я бы дал ей… Ну, в книжке говорится, она любит булочки.
Завры напряженно слушали. Акселю понравилось, как Сара назвала крысу, которая жила в стенах, — Мельхиседек. Он беззвучно двигал челюстями, пробуя на вкус каждый слог: захлопывал их на звуке «м», открывал на каждой гласной, прижимал язык к нёбу, чтобы получился «к», и выдувал воздух через узкий коридорчик, чтобы получился легкий шип. Чем больше он осваивался с именем, тем больше воображал крысу не крысой, а, скорее, завриком: маленьким и грязным, зубы, конечно, побольше и поострее, но глаза, как у малыша.
Хуберт поднял похожий на плиту, переплетенный в кожу географический атлас и задвинул его на одну из нижних полок так тщательно, что Аксель невольно восхитился точностью — и тишиной — его движений.
