расскажет историю долгой дружбы и творческого соперничества Чарлза Диккенса и автора «Лунного камня».
Симмонс педантично придерживается исторических фактов и подлинных биографий своих героев, вставляя собственные версии произошедшего в лакуны общеизвестных событий.
История «Друда» начинается со Стейплхерстской железнодорожной катастрофы 9 июня 1865 года, когда Диккенс едва не погиб. Именно тогда, как писатель позже поведал ближайшему другу Уилки Коллинзу, он впервые увидел Друда — загадочного черного человека, бродящего среди мертвых. Завершается же основная часть повествования смертью Диккенса, случившейся ровно пять лет спустя, день в день, 9 июня 1870 года. А между этими двумя датами сюжет заполняют опиумные притоны, дети лондонского подземелья, месмеризм и хранители магического искусства Древнего Египта. И просто-таки заливает лауданум — обезболивающая настойка опия, которой один из персонажей, скажем прямо, изрядно злоупотребляет.
Начинается книга как детектив, написанный даже с некоторым своеобразным юмором (несомненно, под влиянием Диккенса, который отличался по этой части не только в книгах, но и в жизни: так, после отъезда гостившего у него датского сказочника в доме появилась табличка, гласившая: «В этой комнате Ганс Андерсен прожил однажды пять недель, которые всей семье показались вечностью»). В паре Диккенс — Коллинз, расследующей историю Друда, даже угадываются будущие очертания самого известного английского детективного дуэта. Однако, перевалив за середину, тональность текста резко меняется: появляются пугающие, мрачные и вовсе ужасные обертона, превращающие историю в драму, представить которую почти невообразимо.
Реалии «Друда» тесно связаны с персонажами и сюжетами Диккенса и особенно его последнего романа, равно как и «Лунного камня» Коллинза (в котором — еще одно пересечение — сильна индийская тема, столь любимая Симмонсом). Однако читателя стоит предупредить, что предварительное знакомство и с «Тайной Эдвина Друда», и с книгой Коллинза желательно, но не обязательно (хотя кто же не читал роман Коллинза!). Все же невозможно предположить, что, закрыв симмонсовского «Друда», читатель не потянется к томикам с произведениями его главных героев.
«Друд» вообще очень настойчиво вращается вокруг литературной оси. Взаимоотношения всеобщего любимца Диккенса и любителя лауданума Коллинза являются и сюжетным, и идейным центром книги. Симмонс детально описывает жизнь своих персонажей и приоткрывает не тайны, но некоторые аспекты писательства, не сводя все к гонорарам. Несмотря на то что повествование идет от лица Коллинза, волею автора тот отступает на второй план перед фигурой Диккенса. Их дружба, в последние годы жизни Диккенса переросшая в открытое соперничество, едва ли не архетипична и вызывает в памяти тени Сальери и Моцарта вкупе с рассуждениями о совместимости гения и злодейства и состязании таланта и гения. А темы зависимости и распада личности предсказуемо пробуждают в памяти другую знаменитую историю — на этот раз из Р.Л.Стивенсона.
Рассказывать подробнее о сюжете не стоит, дабы не раскрыть интригу книги. Отметим лишь, что с Симмонса станется и к собственному рассказу приладить оборотную сторону. И вот тут-то — по разбросанным оговоркам, полунамекам и нарочитым нестыковкам — наблюдательный, сметливый и подозрительный читатель может вывести собственное представление о произошедшем. Например, заключить, что подлинным злодеем и убийцей в этой истории является… ну, скажем, дворецкий.
Новая книга Симмонса демонстрирует нам автора «Песен Гипериона» как ревностного продолжателя классической традиции романистов, умело совмещая и серьезность темы, и умение развлечь читателя и, что важно, не стыдясь своих намерений. Таких авторов сейчас немного.
Любопытно, что одновременно с романом Симмонса вышла книга «Последний Диккенс» Мэтью Перла, специализирующегося на исторических детективах с историческими же личностями (нашим читателям автор знаком по роману «Дантов клуб», в котором роль сыщиков примерили на себя представители американских литературных кругов Лонгфелло и Оливер Холмс). Роман Перла, вдвое уступающий «расследованию» Симмонса, также поднимает тайну Эдвина Друда, которую у Перла расследует американский издатель Диккенса. Удивительное, едва ли не мистическое совпадение творческих замыслов подводит к невольному подозрению о творческом соперничестве двух популярных современных прозаиков. Интересно, знакомы ли лично Симмонс и Перл?
Ну, и напоследок. По сообщению писателя на официальном сайте, персонажами его очередной книги, несмотря на сопротивление его агента и издателя, должны стать американский романист Генри Джеймс и… мистер Шерлок Холмс. Что ж, подождем.
Сергей ШИКАРЕВ
АНДРЕЙ БАЛДИН
ПРОСТРАНСТВО ВРЕМЕНИ
В конце ноября прошлого года авторитетное жюри в пятый раз вручало одну из самых крупных и влиятельных отечественных литературных наград — «Большую книгу». Нынче в список финалистов вошел писатель, архитектор, художник Андрей Балдин со своей книгой «Московские праздные дни». Какова связь с фантастикой? — спросит читатель непосвященный. А посвященный откроет номер «Если», где почти наверняка обнаружит иллюстрацию этого необычного художника. Андрей Балдин на протяжении многих лет рисует для нас фантастику.
— Праздные дни… Слово многозначное, да и книга не проста. Помогите, Андрей, разобраться, что к чему.
— По идее, это очень простая книга — календарь, полный круг календаря. Только наблюдаемый не с 1 января, а с 1 октября по старому стилю — с праздника, называемого Покров. Теперь это 14 октября. Почему Покров? Тут уже начинаются сложности. Покров — это необычный день, «день-выключатель». Он как будто выключает большой свет в помещении года. Лето закончено, завершается сентябрь, который в исторической Москве был большой корзиной праздников, связанных главным образом с церемониями сбора урожая. Сентябрь у нас более или менее сытый месяц, Москва ест свежие фрукты и овощи, встречается сама с собой после летних каникул и веселится. Но вот сентябрь проходит, праздники понемногу заканчиваются, и начинается «праздный» месяц октябрь. Тут нужно вовремя различить «праздник» и «праздность». Есть форма умной, сосредоточенной праздности, когда человек остается наедине с самим собой и начинает размышлять, сознавать и переосознавать себя. Это и начинается в Москве на Покров: большое размышление Москвы о себе самой. Моя книга описывает эти саморазмышления Москвы в течение года — с Покрова до Покрова. Нет, это не очень простая книга. Разная книга.
— В вашем тексте фигурируют особые, московские люди…
— Верно, здесь несколько «подводных» слоев. Я наблюдаю за тем, как в течение года меняется Александр Пушкин. 1825-й — первый год сиденья в михайловской ссылке. Пушкин наедине с собой — это вынужденная, тяжкая праздность. Он меняется совершенно, меняется его слово, происходит его своеобразная авторская революция. «Московская» революция. Пушкин пишет «Бориса Годунова» и с ним возвращается в Москву. Точно по календарю, на Покров, он заканчивает работу, хлопает в ладоши — и происходит чудо: круглый 1825 год оказывается для него колесом, которое в итоге вывозит его из ссылки.
Еще один слой, или виток, этой «круглой» книги — рассказ о Льве Толстом, о том, как устроен его главный роман «Война и мир». Если приглядеться внимательно, этот роман оборачивается большим календарем, в котором все главные события происходят по праздникам. И это неслучайно: Толстой был очень внимательным наблюдателем календаря, исследователем и «механиком» времени. Он был «многоэтажным» человеком, простым и сложным одновременно. Разноверующим, разнодумающим, открытым и вместе с тем очень скрытным. Композиции своих книг он составлял тайно, и это очень занятные, красивые и как будто совсем не толстовские построения. Он был московским человеком, притом что на
