Хотя… насколько свободной была моя?
Каким бы ни был этот процесс, прошла молва, что Старик проводит эти хирургические операции в своей арктической цитадели, которую он называл «мое северное убежище», а Джим Отмычка нарек «айсберг-лагерем».
Меня туда взяли только однажды, но я понял, что Старик проводил там немало времени, когда не занимался очередным Делом. Мы прибыли на самолете в маленький канадский городок и уже оттуда предприняли скоростную подземную поездку под тундрой по туннелю — сооруженному когда? кем? Старик не настолько квалифицированный специалист, чтобы самостоятельно совершить такой инженерный подвиг. Никакой тряски в вагончике, будто это не подземка, а пневмопочта, которая доставляла документы в старых офисных зданиях.
Мы оказались в холодном зале, изолированном от остальных помещений. Внутри я успел получить лишь мимолетные впечатления — быстро промелькнувшие перед глазами картинки общего дизайна: под очень высоким купольным потолком располагались комнаты внутри комнат, видимо, сооружение строилось по принципу аттракциона с несколькими выходами в каждом помещении, в дверных проемах виднелись разветвляющиеся коридоры, и все это выполнено в спартанском стиле: ничто не выступало из ледово- голубых стен. В некоторых комнатах на редких полках имелись книги, подстилки и подушки для сидения; мы остановились на кухне, где Старик выложил замороженные блоки рыбы — наш будущий обед, перед тем как вести нас в арсенал, на сбор снаряжения и затем к транспорту.
Мы катались на двухместных снегоходах по плотному снегу, глаза были спрятаны за толстыми защитными очками, которые слишком сильно сдавливали мне скулы. Я оглянулся и увидел, что мы выехали из грани небольшой скалы.
На следующий день, похитив радиомаяк и двух нужных нам безмолвных мужчин (оба теперь лежали без сознания в транспорте Старика), мы вернулись из нашего полярного приключения тем же путем. Тогда я и смог более четко рассмотреть характерные черты ландшафта: отвесную башню изо льда, бескрайние равнины абсолютной белизны, простирающиеся во все стороны, в отдалении — синусоиду горных кряжей.
Раксби пришел на встречу по моей просьбе. Вечером предыдущего дня выпал снег, и утренняя гололедица заставила меня запоздать. Поворачивая за угол около пекарни, я приостановился, удержавшись за кирпичную стену, потом увидел Раксби, который выбирался с пассажирского места своей машины; вторую фигуру внутри автомобиля я рассматривать не стал.
Я рассказал Раксби все. Он попросил меня приблизительно определить размеры и подсчитать расстояния. Два дня спустя я нырнул на заднее сиденье его машины. Его коллега отсутствовал. Раксби открыл компьютер, чтобы показать фотографии со спутника и подвижные трехмерные макеты — увеличенные изображения серых глыб с тех картинок. Определили три вероятных местоположения.
— Вот оно, — указал я на второе изображение. Даже в таком несуразном виде картинка напомнила мои ощущения того дня: санки упруго катятся по белой бесконечности, и меня переполняет великая радость от работы на Старика. Еще я почувствовал ужасный холод того места. Он проникал внутрь, словно клинок убийцы. После этого приключения я несколько дней не мог полностью согреться. Теперь непреходящий холод снова охватил меня.
Раксби захлопнул компьютер.
— Вы поедете с нами, — сказал он, потом подождал, пока я выйду из машины.
В самолете меня охватил ужас: шлем заглушал звуки, болтанка заставляла судорожно хвататься за скобы, вокруг сидели до зубов вооруженные вояки — я был ошеломлен и уже наполовину уверился в абсолютной тщетности мероприятия. Если Старик жив, если он здесь, в арктическом бастионе, если его не предупредили о приближении опасности… Эти «если» создавали вымышленное повествование, в котором ни один символ не мог быть принят на веру. Ближе всего к подобным историям я оказывался, работая со Стариком, и даже те сюжеты иногда разыгрывались в реальной жизни так совершенно или так ужасно, как хотели провернуть дело эти люди.
Когда самолет задрожал особенно сильно, сидящий рядом со мной солдат пояснил: «Это небольшая турбулентность». Ему пришлось кричать, чтобы быть услышанным, и хотя он повернулся в мою сторону, его глаза были крепко зажмурены. Его челюсти непрерывно двигались — он жевал жвачку.
Раксби, одетый, как и все, в комбинезон из плотной темной ткани, враскачку передвигался от скобы к скобе, как человек в вагоне метро; он приблизился ко мне и немного подождал, пока я его узнаю.
— Что? — выкрикнул я, пытаясь перекрыть вой моторов.
— Я не хочу ему вредить, — ответил Раксби, безуспешно пытаясь перекрыть шум самолета. — Не хочу вредить никому.
— Как скажете.
— Так и скажу. Послушай, — он опустился на одно колено и ухватился за мой наплечный ремень, чтобы не болтаться и не валиться с ног. — Последний шанс покопаться в памяти — там были другие выходы?
— Все, что знаю, я вам уже рассказал. Но Старик… — я отвел взгляд на изогнутые стены транспорта и на прижавшихся к ним людей, поглощенных своими мыслями. — Только он знает все, больше никто, — закончил я.
— Мы выведем из строя туннель, как только ударим по убежищу. — Он сфокусировал взгляд в точке позади меня, словно мысленно рисовал там картину того, что произойдет. — Потом будет слишком поздно.
Что я мог сказать? Раксби наблюдал за моей реакцией несколько мгновений, потом поднялся и, шатаясь, поковылял прочь.
Мы опустились на лед даже мягче, чем я полагал возможным. Когда завыли механизмы, открывающие десантный люк, военные организованной шеренгой покинули самолет, пока я намеренно замешкался, возясь с ремнями.
Раксби снова появился рядом и снял с меня шлем.
— Мы в двух милях, — сказал он. — Я хочу, чтобы ты был во второй машине. Ты это уже видел снаружи, значит, лучше подготовлен и скажешь, где вход.
— Я нарисовал вам схему, — напомнил я.
— Мне по-прежнему нужны твои глаза, — это прозвучало как угроза.
Ослабленный путешествием — и событиями вообще — я наблюдал, как он снимал с меня парашютную сбрую, потом отрешенно поднялся на ноги.
— Погодите, — вдруг отреагировал я. — В какой еще машине?
Только когда я сошел с борта на лед, освещенный огнями самолета, чувствуя себя коровьей лепешкой, я узнал, что самолетов было два. В ста ярдах открылась крышка люка второго транспорта, и оттуда выехала пара танкообразных машин на гусеничном ходу для передвижения по льду.
Недавно выпал снег, сухой и рассыпчатый, и мои ботинки проваливались в него на несколько дюймов, почти до верха шнуровки. Солдаты стремительно помчались на дистанцию, невзирая на снег. Это напомнило мне одно из приключений со Стариком в пустыне, когда мы преследовали остатки затерянной германской танковой бригады. Там фигурировали семейные тайны и украденные картины, хотя, признаться, хитроумные изгибы и сложные разветвления сюжета стерлись из памяти, а может, вообще меня не заинтересовали. Высматривая, какие еще силы привлечены к поиску, Моравиа в нескольких шагах впереди заметила что-то металлическое. Бегать среди дюн — примерно то же самое, что и маневры здесь, на снегу.
Раксби схватил меня за руку.
— Погоди-ка, — сказал он и указал на машины, выходящие на дорогу. Одна остановилась забрать людей из нашего самолета, а другая прошла совсем близко, приглушенно рыча. Когда она проехала мимо, ветер подхватил снежное крошево из следа гусениц и швырнул его ярдов на пятьдесят прямо мне в лицо.
Снегоход шел вперед и вперед с бьющей по нервам равномерностью. Я сидел в кабине между водителем и Раксби, наши взгляды были прикованы к впереди идущему транспорту, направляющемуся
