произнесенная информация напрягала, словно испорченный «связист». Мои друзья думали и говорили одновременно, речь и мысли дополняли друг друга, добавляя нюансы. Я подумала: хорошо, что я пока только слышу мысли и вижу, как шевелятся губы, иначе я бы сошла с ума… Они думали все одновременно, и они думали обо мне. Тут подошла женщина в белом, скатала на палочку мой перемазанный комбинезон из неометалла и сунула палочку в пробирку. Пробирка тут же замигала разноцветными лампочками на крышке. «В норме», — подумала женщина и тут же сообщила об этом остальным. Рыжий: «Почему она молчит?». Мужчина с бородой: «Шок чувств, с такими, как она, это бывает. Слишком много ощущений, вот она и отключилась ото всего, кроме зрения. Скоро пройдет. Надо мне забрать эту пробирочку…». Я напряглась, понимая, что со мной не все в порядке, ведь я действительно ничего не чувствую и не могу сказать ни слова. И в этот момент вселенная взорвалась внутри и снаружи меня. Я увидела, услышала, почувствовала много всего, больше, чем была способна, и тут же оказалась в полной темноте, вне времени и пространства.
Когда я открыла глаза, было тепло, мягко, старо, шершаво, чуждо, деревянно, но очень, очень живо. Словно я действительно находилась в Гнезде, только не в своем, может быть, даже заболевшем, но еще гостеприимном. Я знала, что ткань, на которой я лежала, была живой, росла в поле, пила воду, что она была пропитана разными химическими составами: что ткань, которой я была накрыта, тоже когда-то была жива, росла, болела, имела носителя и тоже была пропитана незнакомыми смесями знакомых веществ. Под моей головой находилось то, что напоминало по настроению ткань, которой я была накрыта, но, в отличие от нее, оно познало смерть носителя, еще не покинув его. Смерть ощущалась как Ночка. Я резко мотнула головой, сбрасывая то, что было под ней. На пол упал какой-то белый мешок.
— Не любишь подушки? — спросил кто-то, чье присутствие ощущалось шершавым и теплым, похожим на ткань, которой я была накрыта. Рядом сидела женщина в белом халате. Она подняла мешок и показала мне его. — В космосе таких нет?
— Она мертвая, — ответила я, пытаясь одновременно передать информацию о мешке, но информация словно вязла в чем-то, не проникая внутрь женщины. Женщина не была сверхчувствительной, как я. Она спросила, не болит ли у меня что-нибудь, пощупала руки, ноги, заглянула в глаза.
— Ну хорошо, — женщина улыбнулась. — Я сейчас приглашу к тебе профессора Чудова. Если тебя что-то будет беспокоить, позвони в колокольчик и позови меня.
Она дала мне медный колокольчик и вышла. Колокольчик был очень старый и помнил разные руки. Для меня эта информация была лишней. Я отложила его и снова сосредоточилась на своей постели. Потом перешла на кровать — деревянную, старую. Не углубляясь в ее историю, прочувствовала предметы в комнате, затем пол, стены. Почувствовав трубы, насторожилась, но тут же успокоилась — трубы были мертвыми, в них не ощущалось ни грамма неометалла.
Зато за стенами и трубами била жизнь, такая громкая, яркая, вкусная, разная, что сердце мое подпрыгнуло от радости. Комнату и кровать можно потерпеть, но недолго и всего лишь в обмен на обещание этой струящейся искристой жизни снаружи дома…
— Здравствуй, Ветер, — вошел мужчина с бородой, которого я уже видела в момент прибытия. За ним, очень тихо ступая, следовал Рыжий. — Мы с Рыжим будем помогать тебе привыкать к твоей новой жизни. В этом доме только мы имеем представление о твоей работе и привычках, поэтому мы очень тебя просим, пока ты не освоилась, не покидай этот дом и сад, держись в границах из металла.
Я мысленно пробежала по комнате и саду и нашла границу. Комната была частью дома, в котором насчитывалось еще шесть комнат. На пороге дома тоже лежал металл. Мне туда было пока нельзя, но внутри я почувствовала кого-то, похожего на меня, как были похожи на меня мои Гнезда. Через пару дней я узнала, что это называется «родной». Рыжий тоже был родной, но он не боялся меня, как другие родные. Он по-прежнему вызывал ощущение пузырьков, срывающих крышку бутылки.
Дни были заполнены безопасностью, покоем и кипящей, пузырящейся жизнью. Я быстро училась. Сначала меня отучали от заботы Гнезд. Жевать и глотать еду было смешно и одновременно очень скучно. Потом приучили спать по ночам, восемь часов без перерыва. Пока было лето, я спала в саду. Потом, когда я уже ела, одевалась и жила, как все люди, ко мне пришли мама с папой, и я узнала, что Рыжий — мой брат- близнец. У нас одинаковые носы, лбы, глаза, только мою молекулярную структуру изменили космос, станция и неометалл, поэтому кожа Рыжего была цвета топленого молока, моя — стальная. Волосы Рыжего были оранжевые, как апельсин, а мои — ярко-красные и неестественно блестящие. Говорили, что я одарена сверхчувствительностью с пеленок, поэтому еще в детстве меня забрали для работы на космической станции. Рыжий не одарен, но он очень гордился сестрой-космонавтом и тоже решил посвятить жизнь космосу. Только он учится на Восстановителя и собирается защищать диплом по теме: «Возвращение космонавтов и адаптация их к нормальной человеческой жизни в условиях семьи», профессор Чудов ему помогает. Все говорили, что я учусь очень быстро и уже весной смогу держать экзамен на статус «Восстановленного в правах». Конечно, мне подарили много кварца, это были и кулоны на цепочке, и диадемы, и отдельные камушки, но я их редко носила. Кварц усиливал мою чувствительность, а на Соцветье чувств и так было в избытке.
Иногда мне снились черные искры и переплетения труб, зеленая жижа и теплые Гнезда, черные глаза и пухлые щеки Ночки, но никогда не снились друзья. Ни разу за несколько месяцев мне не приснился Дождь. А я очень по нему тосковала. Однако я не могла ему позвонить, как мне звонил Рыжий, — здесь не было «связных», а пользоваться телефоном-плоскарем и галакт-нетом мне будет позволено лишь после сдачи экзамена.
Когда за окном заметно пожелтели деревья и профессор запретил мне спать в гамаке, потому что похолодало, с неба чаще начала капать вода. Помню, мы пили чай, я сидела рядом с мамой, вдруг застучало по стеклам, и все закричали: «Дождь! Дождь!». Я выскочила из-за стола, опрокинув чашку, побежала в сад, но там было пусто. Вода лилась и лилась с неба, промочила насквозь мои волосы и одежду. У пожухлых розовых кустов стоял стол, в нем в большой миске лежал недочищенный мамой шиповник, он тоже плавал в этой воде. Мое единственное воспоминание о детстве нашло меня, но мне было все равно. Я не хотела эту воду, пролетевшую над планетой и щедро делившуюся со мной информацией, я хотела домой, в черное небо. Мне был нужен другой Дождь…
Рыжий догнал меня и укрыл плащом. Все спрашивали, почему я выбежала. Рыжий рассказал им про Дождя, и все тут же замолчали.
— Какие странные имена, — сказала мама. — Дождь, Облако, Ночка. Почему вас так называют, почему Ветер, а не Вика?
— Это традиция, — ответил ей профессор Чудов, который жил в доме, чтобы наблюдать за моей адаптацией и помогать Рыжему с дипломом. — В космосе люди почему-то больше всего скучают по явлениям природы: по шуму листвы, дождю, ветру. Космических детей так и называют, чаще всего по последнему воспоминанию ребенка.
— Но я не помню ветер, я помню дождь в нашем саду, — я сбросила плащ, от моих волос поднимались клубы пара, как над чайником.
— А в твоем случае тебя назвали по созвучию с настоящей фамилией.
— Может, поэтому она влюбилась в мальчика по имени Дождь, что запомнила дождь? — спросила мама. А потом посмотрела на меня с опаской. — От тебя пар валит. Ты заболела?
— Она приводит свое тело в порядок, их этому учат, — объяснил ей профессор. — Сейчас высушится, затем поднимет температуру тела и сожжет вирусы, если подхватила. Потом начнет восстанавливать силы: сначала будет пить много воды, затем есть много кислых фруктов и зеленых овощей, не пугайтесь, просто дайте ей все, о чем она попросит. В космосе в экстремальной обстановке ей требовался особый доктор, но дома, в безопасности и покое, она справится сама. Привыкайте. Ваша дочка никогда не заболеет всерьез, все, о чем вам надо думать, — это ее душевное спокойствие и обучение законам нормальной человеческой жизни на Соцветии.
Я уже поняла, что должна выучиться как можно быстрее, чтобы получить право на пользование галакт-нетом. Чем скорее я сдам экзамен, тем скорее позвоню Дождю. Рыжий для меня отслеживал всех «возвращенцев», но моих друзей среди них не было. Вообще ребята из космоса почти не возвращались, брат был прав, когда предостерегал меня. Они предпочитали гибнуть на станциях или в открытом безвоздушном пространстве, дойдя до предела, становиться донорами для космических докторов, но не покидать мир, к которому привыкли, и друзей, с которыми сроднились. Надо сказать, что и дома их
