тяжеловесно повернулся, чтобы взглянуть на шамана. Лица у сундука, конечно, не было, но даже сквозь вызванную грибами дымку шаман с ужасом осознал, что эта штуковина смотрит именно на него. И взгляд был не из приятных. Потрясающе, до чего злобными могут показаться замочная скважина и пара сучков.
Затем, к огромному облегчению начинающего шамана, сундук вроде как деревянно пожал плечами и рысью скрылся между деревьев.
Шаман совершил сверхчеловеческое усилие и припомнил правильную последовательность движений, поднимающих человека с земли. Ему даже удалось сделать пару шагов, прежде чем он взглянул вниз и решил бросить это бесполезное занятие, потому что у него закончились ноги.
Ринсвинд тем временем отыскал какую-то дорожку. Она здорово петляла, и он предпочел бы, чтобы она была вымощена, но пока он по ней шел, у него имелось хоть какое-то занятие.
Несколько деревьев пытались завязать с ним разговор, но Ринсвинд, пребывая в полной уверенности, что такое поведение для деревьев ненормально, не обращал на них никакого внимания.
День клонился к вечеру. Ни единый звук не тревожил воцарившуюся тишину, если не считать жужжания мелких, мерзких, кусачих насекомых, треска падающих время от времени веток и перешептывания деревьев, обсуждающих вопросы религии и неприятности с белками. Ринсвинд вдруг почувствовал себя очень одиноким. Он представил себе, что будет жить в лесу вечно, спать на листьях и питаться.., и питаться.., питаться тем, чем питаются в лесу. Деревьями, предположил он, орешками и ягодами. Ему придется…
— Ринсвинд!
Навстречу по тропинке шел Двацветок — промокший насквозь, но сияющий от удовольствия. Следом трусил Сундук <Все, что сделано из груши разумной, будет следовать за своим хозяином повсюду, поэтому ее древесину зачастую использовали для изготовления погребальных чемоданов, которые клали в могилы богатых мертвых королей, — монархи хотели быть уверенными, что начнут новую жизнь, имея под рукой пару чистого белья.>.
* * *
Ринсвинд вздохнул. Он-то думал, что хуже и быть не может…
* * *
Начался какой-то особенно мокрый и холодный дождь. Ринсвинд с Двацветком сидели под деревом и смотрели на падающие капли.
— Ринсвинд?
— М-м?
— Почему мы здесь?
— Ну, некоторые говорят, что Диск и все остальное сотворил Создатель Вселенной, другие считают, что это весьма запутанная история, имеющая отношение к гениталиям Бога Неба и молоку Небесной Коровы, а кое-кто утверждает, будто все мы обязаны своим существованием случайному раскладу вероятностных частиц. Но если ты имеешь в виду, почему мы здесь, а не падаем с Диска, то об этом я не имею ни малейшего понятия. Должно быть, произошла какая-то ужасная ошибка.
— О-о. А как ты думаешь, в этом лесу есть что-нибудь съедобное?
— Да, — горько отозвался волшебник. — Мы.
— Если хотите, у меня растут желуди, — услужливо предложило дерево.
Несколько минут они сидели в сырости и молчании.
— Ринсвинд, дерево сказало…
— Деревья не разговаривают, — отрезал Ринсвинд. — Очень важно это помнить.
— Но ты сам слышал… Ринсвинд вздохнул.
— Знаешь что, — сказал он. — Ты, похоже, позабыл элементарную биологию. Чтобы говорить, тебе требуются всякие соответствующие причиндалы типа легких, губ и.., и…
— Голосовых связок, — помогло ему дерево.
— Ага, их самых, — подтвердил Ринсвинд, но опомнился и, резко замолчав, мрачно уставился на дождь.
— А я-то думал, волшебники знают все о деревьях и лесе, — с упреком заметил Двацветок.
В его голосе редко слышались нотки, позволяющие предположить, что он считает Ринсвинда кем-то другим, кроме как замечательным чародеем. Поэтому уязвленный волшебник был вынужден что-то да ответить.
— А кто тебе сказал, что я ничего не знаю? — раздраженно бросил он.
— Ну и что это за дерево? — спросил турист.
Ринсвинд посмотрел вверх.
— Береза, — твердо сказал он.
— Вообще-то… — начало дерево, но быстро заткнулось, поймав на себе Ринсвиндов взгляд.
— А те штуки наверху выглядят совсем как желуди, — заявил Двацветок.
— Да, ну, в общем, это бесчерешковая, или семидольная, береза, — объяснил Ринсвинд. — Ее орешки очень похожи на желуди. Могут обмануть кого угодно.
— Вот это да, — восхитился Двацветок, но тут же спросил:
— А вон тот что за куст?
— Омела.
— У него же шипы и красные ягоды!
— Ну и что? — сурово спросил Ринсвинд и впился в туриста взглядом. Двацветок сломался первым.
— Ничего, — покорно пробормотал он. — Должно быть, меня неправильно информировали.
— Вот именно.
— Слушай, под кустом растут какие-то большие грибы. Их можно есть?
Ринсвинд с опаской посмотрел на грибы. Они действительно казались очень большими, и шляпки у них были красного цвета, утыканные белыми пятнышками. По сути, эти грибы относились к той разновидности, которую местный шаман (он как раз пытался завязать дружбу со скалой в нескольких милях от этого места) стал бы есть лишь после того, как привязал бы себя за ногу к большому камню. У Ринсвинда не было другого выхода, кроме как вылезти под дождь и приглядеться к грибам.
Он опустился на колени в опавшие листья и заглянул под одну из шляпок.
— Нет, для еды они совершенно не годятся, — слабо сказал он через некоторое время.
— Почему? — крикнул Двацветок. — У них что, пластинки не желтые?
— Ну, не совсем.
— Тогда, наверное, на ножках не такие пленки?
— Вообще-то, с виду с ними все в порядке.
— Значит, шляпка. Она окрашена в неправильный цвет, — догадался Двацветок.
— Я в этом не уверен.
— Так почему же их нельзя есть? Ринсвинд кашлянул.
— Все дело в крошечных дверцах и оконцах, — удрученно произнес он. — Первый и главный признак.
* * *
Над Незримым Университетом грохотал гром. Дождь лился на университетские крыши и, клокоча, хлестал из глоток горгулий, хотя одна или две твари несообразительнее сумели-таки укрыться среди лабиринтов черепицы.
Далеко внизу, в Главном зале, на углах церемониальной октограммы стояли восемь самых могущественных волшебников Плоского мира. Вообще-то, говоря по правде, они не были самыми могущественными, однако все до единого обладали большими способностями к выживанию, а в основанном на жесточайшей конкуренции мире магии это означало практически то же могущество. Каждому волшебнику восьмого ранга дышали в спину полдюжины волшебников седьмого ранга, пытающихся убрать его с дороги, и старшим волшебникам следовало изначально выработать у себя бдительность по отношению к, скажем, скорпионам в своей постели. Итог этим размышлениям может подвести одна старая поговорка, которая гласит: когда волшебнику надоедает искать у себя в тарелке толченое стекло, значит, ему надоела жизнь.
Самый старый из магов, Грейхальд Спольд из ордена Древних и Истинно Подлинных Мудрецов
