друзьям «положить голову за идею», но в ответ они откровенно смеялись:
— А зачем нам эта ваша «идея»? Мы учимся, работаем. Никто не возбраняет нам воплощать в жизнь наши мечты. У нас свое государство, свои интересы и все, что нужно для настоящей жизни.
«Отщепенцы, лжепатриоты!.. — ругался в душе с собственными детьми, которые не хотели его понять. — Чужие, оборотни. А была же, была молодежь, которая шла в дивизию СС «Галичина»! Эх, где же она, молодежь? Тогда все говорили о походах, о саблях, о будущих победах, а теперь о футболе и театре, о выставках картин! Разве это молодежь?»
И он выходил на улицу, шел в центр города. Заглядывал в церковь и смотрел, как кланяются старые женщины, вымаливая что-то у бога. Бродил по паркам. Иногда встречал знакомых, с которыми учился в гимназии или сдавал зачеты в университете, реже — бывших «патриотов», дружков по кровавым акциям «Нахтигаля». Ведь ротой командовал! Большинство избегали встреч или вообще отворачивались. Но были и такие, которые, оглядываясь по сторонам, быстро шепотом сочувствовали: «Пане Профессор? Да к чему же все это идет? До каких же пор судьба будет издеваться над нами? Такая неопределенность, такая неразбериха, нужда… Не откажите, возьмите пятерочку. Больше не могу. Но знайте, я всегда был сознательным… я всегда с вами. Боже, какое бы положение вы занимали, если бы не советы…»
Таких ненавидел еще больше. Вернувшись домой, скрежетал зубами, метался по комнате, куда в это время запрещал заходить даже жене. Не спал. По ночам вспоминал прошлое, сжимал кулаки:
«Еще прийдет мое время! Вы еще сапоги у меня лизать будете! На пятерку расщедрился, хам! А где же их честь, где совесть? Почему молчат? Подождите, свиньи! Меня в беде не оставят, В проводе знают, кто я такой. Григула опустил в Варшаве письмо! А это, господа-товарищи, доллары, о которых вы и не мечтаете! Я еще подожду! Леся должна отозваться…»
И ожидал, предаваясь приятным воспоминаниям, когда он пулями затыкал рот каждому, кто пытался стать ему поперек дороги. Профессор смело шел к своей цели, к власти, к славе, хотя и приходилось ему ступать по колени в крови. Об этом хорошо знали там, в Мюнхене! Об этом знали и здесь, во Львове. И чекисты внимательно и осторожно изучали его каждый шаг, понимая, сколько горя может принести Профессор советским людям.
ПРОФЕССОР НАГЛЕЕТ
Требовательный звонок заставил Стасива быстро выбраться из ванны. Набросив халат, он кинулся к прорези в дверях. Внизу, за металлической сеткой, увидел мужчину в фетровой шляпе.
Снова принесло кого-то из домоуправления. Ишь ты, с папкой…
Дома никого не было, и Профессор должен был сам спуститься вниз к воротам особняка, Свои никогда не звонили, имели ключи.
— Уважаемый пан Стасив?
— Да, это я.
— Извините, я к вам на минутку. Только что приехал из Польши, сестру проведывал. Она там заболела, да, слава богу, врачи спасли. К ней заезжал один господин из Америки, турист, и оставил для вас посылочку…
— Прошу вас, уважаемый! Заходите в гостиную. Вы уж извините. Я дома один. Дети на работе, жена на базар пошла… Проходите, я придержу собаку. А то она у нас не лает, а сразу… зубищами. Сохрани боже, такого гостя укусит. Видите, собаку держать приходится, а то разные бродяги шляются…
Пока Стасив придерживал волкодава, Горовой быстро прошел к широкой веранде.
— Рад вас видеть! Будьте любезны, раздевайтесь. Ведь вы же брат Леси? Я вас сразу узнал. Но постарели… Тяжелые годы пережило наше поколение! Правда, вам повезло больше. Слышал, как вас любят и уважают. Такими людьми край наш может только гордиться! А я вот, видите, вовремя не сориентировался, и теперь. Вы же, очевидно, помните, что никто лучше меня не знал римского права. Я тоже мог бы стать ученым. Люблю право… М-да, значит, жива-здорова Леся? Детки есть? Прошу, уважаемый, садитесь на тахту. Лесю мы все так любили… Какая была девушка! Умница, красавица! А училась, а пела как! Очень приятно, что она и детей воспитала, и мужа имеет хорошего. Рад за нее, от души рад! А как ваши успехи? Слышал, что докторскую защищать собираетесь… Поздравляю, поздравляю. Желаю вам всего наилучшего в жизни, новых горизонтов в науке! О себе говорить не стану… Сам, очевидно, виноват, что оказался в таком положении. Но и время было такое, тяжелое, смутное… Кто знал, к какому берегу приставать… Вот и вернулся из лагеря. Грехи отрабатывал. Теперь на службе… Вы не откажете выпить со мной рюмочку?
— Спасибо, но меня ждут студенты. Я перед лекцией выбежал. Лесю попросили через кого-нибудь передать вам деньги и письмо. А я как раз приехал по ее вызову.
— Одну, хотя бы маленькую!
— Большое спасибо, но не могу! Работа. В другой раз. Будьте добры, посчитайте деньги. Ровно пятьсот рублей. А вот и письмо от вашего дяди.
— Вы встретили там дядю?
— Нет, я приехал позже. Письмо уже давно лежало. Не с кем было передать. А я Лесе не мог отказать. Почему не сделать доброго дела? Ведь вы теперь политикой не занимаетесь. Ну, счастливо вам! Авось когда-нибудь встретимся…
Стасив снял с вешалки плащ, помог гостю одеться, подал шляпу и проводил Горового до ворот. А когда тот скрылся за поворотом, быстро схватил письмо, долго рассматривал конверт, даже обнюхал его, и, наконец, осторожно вскрыл.
«Не мог, говорит, отказать сестрице. Письмо пришло по адресу. Все отлично. Значит, Леся снова наша! А то, что ответ принес сам, — тоже хорошо. Таким образом, не все еще потеряно. Теперь я знаю, что делать. А если донес? Нет! Не захочет, чтобы его и сестру тягали…»
Стасив приступил к расшифровке текста. Карпяк прислал 500 рублей. Это родной брат отца, давний член провода, выехавший в Америку. Шифр знал только Шуст и он… Если кто и читал письмо, то, конечно, содержания понять не мог.
«Отозвались! А вы думали я зря сидел, зря мучился, дружил с зеками? Я думал!»
А на столе полковника уже лежала фотокопия «невинного» письма, в котором некий Карпяк сообщал своему племяннику, что он приехал в Штаты и купил ферму. Постепенно она начала давать прибыль, и теперь у него появляются доллары, которые не знает, куда девать. Супруга умерла. Детей нет, живет сам. Как мог, расхваливал свою ферму, урожаи, породистых коров. Детально описывал красивые поля вокруг фермы. Слов не жалел. Но расшифрованный текст оказался коротким:
«Дорогой друг! По твоей просьбе в августе во Львов на три дня приедет дочь Степана Ясинского — Дарья. Едет как туристка. Ты ее видел девочкой. Теперь ей 27 лет. Блондинка, рост 172, на левой щеке — красноватая родинка. Никуда не отлучайся до 13 августа. Из Одессы получишь от нее поздравительную открытку. Это означает: встреча через три дня в 20.05 около памятника Килинскому в Стрыйском парке. Цель первой встречи — опознать друг друга и убедиться в отсутствии слежки. Следующая — на второй день — в Музее украинского искусства в 14 часов. Говорить можешь обо всем. Подготовь все для передачи. Верим в тебя и гордимся твоей стойкостью».
А теперь докладывал Панчук:
— Как только Горовой приехал, сразу же позвонил мне. Мы встретились. Как мы и предполагали, за несколько дней до его приезда Лесю посетил их бывший знакомый Петр Карпяк. Это пожилой человек, эмигрировавший в Штаты еще в 1934 году. Теперь появился в Польше как турист. Побывал в Татрах, на Балтийском взморье, а потом уже отправился домой. Долго расспрашивал Лесю о родственниках, особенно о брате. Интересовался своим племянником Профессором и другими бывшими участниками подполья на Украине. Леся не скрывала своего отрицательного отношения к ОУН, и, видимо исходя из этого, Карпяк ничего не говорил об организационных делах оуновцев за границей, больше рассказывал о своей ферме,
