Я посмотрел сквозь стекло автобуса. Мелькнуло лицо школьника, возвращающегося из школы. Я задержал свой взгляд на этом детском смеющемся лице. В автобус вошла старуха-колхозница. И я долго- долго смотрел на нее, на ее худую суровую фигуру, на ее морщинистый рот, на ее огрубевшие от работы пальцы, которыми она неумело держала билет. Я смотрел на все, что было вокруг, с каким-то острым и незнакомым мне чувством. Я еще был здесь, в этом городе, среди своих современников, но уже все начало отдаляться, и от этого становилось еще прекраснее. Я вышел из автобуса на углу Невского и Садовой. По тротуару текла толпа. Прохожим не было до меня никакого дела. Никто из них не подозревал, что среди них идет человек, которому суждено оторваться от бегущего мгновения и сделать необыкновенный прыжок через “ничто”. Им не было никакого дела до меня. Но каждый из них был нужен мне, бесконечно нужен и дорог.
— Люди, остановитесь! Современники мои, — хотелось сказать мне, — задержитесь на минутку!
Но я этого не сказал. Да и кто бы решился это сказать, будучи на моем месте? Большие искренние чувства чуждаются громких и красивых фраз.
На скамейке в Михайловском саду сидела девушка. Может быть, она кого-нибудь ждала. Во всяком случае, не меня. Я сел рядом с ней. И заговорил.
Я предложил ей пойти со мной в кино.
— На какую картину? — спросила она..
— На любую. На плохую. На хорошую. Мне хочется побыть вместе c вами.
Девушка улыбнулась. Это была довольно обычная девушка. И улыбалась она чуточку жеманно.
Но в эти минуты она мне казалась остро, необыкновенно прекрасной.
— Как вас зовут? — спросил я.
— Валя.
— А где вы работаете?
— Ну вот, целая анкета. Работаю на заводе “Светлана”. Есть еще вопросы?
— Все, — сказал я. — Больше вопросов нет. А теперь просто поговорим.
— О чем?
— Не знаю. О земле. О вас. О сердце. Об этих кленах. Как здесь хорошо!
— Вы что, приезжий?
— Нет, здешний. Здесь родился и вырос.
— Наверно, куда-нибудь уезжаете? И надолго?
— Вы почти угадали.
— На целину?
— Дальше.
— За границу?
— Еще дальше.
— В космос, что ли, улетаете? Но что-то не похоже.
— Почему не похоже?
— Вид не тот. Наружность. — Она с любопытством посмотрела на меня. — Да и в очках. Очкарик. Зрение неподходящее. Летчики и космонавты в очках не ходят. А вы очкарик. — Она повторила — видно, ей понравилось это слово.
Мне оно тоже понравилось, и я тоже повторил:
— Очкарик. Это верно. А откуда вы знаете, что очкариков бракуют?
— Все это знают. А если очки разобьются?
— Это верно. Об этом я и не подумал. Им никак нельзя разбиваться. Хотите мороженого?
— А в кино?
— В кино как-нибудь в другой раз. Времени у меня в обрез.
— Когда же в другой? Вы уезжаете или передумали?
— Нет, не передумал. В другой раз уже не придется. Это верно.
Мы зашли в погребок на Невском у Садовой, и я заказал две порции мороженого.
— Так куда же вы едете, очкарик? Секрет?
— Нет, не секрет. Я, собственно, не еду, но это все равно.
— Какой-то вы непонятный. И грустный, будто что-то потеряли. Паспорт? Билет? Деньги?
— А вам приходилось терять?
— Сколько раз.
Я посмотрел на девушку. Теперь она казалась мне еще прекраснее. Она что-то рассказывала, но я не слушал и смотрел на нее не отрываясь.
— Что вы так смотрите?
Она вся зарделась.
— Мне хочется насмотреться. Вот уже несколько дней я только и занимаюсь тем, что смотрю на людей, на вещи, на дома, на улицы, чтобы запомнить.
— А зачем?
— Сам не знаю, для чего. Когда ложишься спать, ведь ничего не запоминаешь, знаешь, — что утром проснешься и все будет рядом с тобою — друзья, привычные вещи, весь твой мир. Но этот сон будет слишком продолжительным — не ночь, а несколько сот лет.
Девушка с тревогой посмотрела на меня: что с ним, бредит он, что ли? По-видимому, ей было жаль меня.
— Вы случайно не больны? Давно бюллетените?
— Нет, совершенно здоров.
— А почему такое говорите?
— А, видите ли, я артист. Должен исполнять роль в одном научно-фантастическом фильме. Вот я и приучаю себя к чувствам, которые никому и никогда не довелось испытать.
Девушка еще раз посмотрела на меня, но уже без тревоги. Все стало на свое место. Я — артист.
Артист и должен вести себя не так, как ведут другие люди. Теперь ей не казалось странным, что я смотрел на нее, словно впервые видел девичье лицо.
— И все-таки вы странный, — сказала Валя.
— Возможно, — ответил я. — Но странным меня делает роль. Я ведь должен изображать существо, прилетевшее на Землю с другой планеты. Существо это видит все здесь впервые, по-настоящему впервые, словно только что родилось на свет.
— Понимаю, — говорит Валя. — Это когда в первый раз я смотрела телевизор. Как кино, только помельче и похуже.
Нет, девушка не понимала меня. Она жила на земле, только на земле.
Мы вышли из погребка.
— Мне домой надо, — сказала Валя. — Подруга должна прийти на примерку. Я ей шью платье.
Она зевнула. Зевнула откровенно. По-видимому, ей стало скучно со мной.
— Разрешите мне вас проводить?
— Мне на Выборгскую.
— Ну что ж. Чем дальше, тем лучше. Хочется побыть с вами.
— Странный. Очень странный вы. А мы еще увидимся?
— Нет. Не увидимся.
— Значит, вы действительно куда-то уезжаете? И надолго?
Я промолчал. Мы прошли весь Литейный, перешли мост и на улице Лебедева остановились.
— Не уходите, — сказал я. — Постойте.
— Я не ухожу, — сказала Валя.
Минут десять, мы стояли рядом. Должно быть, девушка что-то разглядела во мне, то, чего не видела раньше.
— Нет, вы не артист.
— А кто?
— Не знаю. Может, и в самом деле летчик или какой испытатель.
— А откуда вы догадались?
