из бездонных патриархальных глубин все время ползут тщеславие, самолюбие, уязвленная гордость. И почему-то всегда есть что скрывать. И всегда есть чего стесняться.
Антон посмотрел на букетик гвоздики, лежащий перед экраном. “Эх, Галка”, — подумал он. Он подышал на пульт и написал пальцем на исчезающем матовом круге: “Эх, ты, Галка”. Буквы быстро растаяли, он даже не успел поставить восклицательный знак. Тогда он еще раз родышал на пульт и поставил восклицательный знак отдельно. Потом он снова откинулся в кресле и в сто первый раз попытался логически решить задачу: “Я люблю девушку, девушка меня не любит, но относится хорошо. Что делать?” Что, собственно, изменилось бы, если бы она меня полюбила? Можно было бы обнимать её и целовать. Можно было бы быть все время вместе с ней.
Я бы гордился. Все, кажется. Глупо, но все. Просто исполнилось бы еще одно желание. Как все это убого выглядит, когда рассуждаешь логически. А по-другому рассуждать я не умею. Пустой я человек, циник. Он увидел Галку, как она говорит, — немного через плечо, и глаза у нее прикрыты ресницами…
Почему все устроено так глупо: можно спасти человека от любой неважной беды — от болезни, от равнодушия, от смерти, и только от настоящей беды — от любви — ему никто и ничем не может помочь… Всегда найдется тысяча советчиков, и каждый будет советовать сам себе. Да и потерпевший-то, дурак, сам не хочет, чтобы ему помогали, вот что дико.
— Позвольте, однако же, куда вы? — громко спросил Саул.
— Подождите! Ведь по существу, еще не познакомились…
Дверь в рубку была открыта. Антон все время краем уха слышал, как в кают-компании бубнят что-то о тахоргах, о зарослях и о теории исторических последовательностей. Теперь он стал слушать внимательней.
— Ведь вас, кажется, зовут Вадим? — сказал Саул.
— Как правило, — серьезно ответил Вадим. — Но иногда меня зовут Структуральнейшим, иногда Летающим Быком, а в специальных случаях — Димочкой.
— Стало быть, Вадим… И сколько же вам лет?
— Двадцать два локально-земных.
— Локально… Ну да, разумеется… Как вы сказали? Локально-земных?
— Два. В старых звездных я не участвовал.
— Совершенно верно. Я так и думал. А отец ваш?
— Кем будет? Наверное, так и останется мелиоратором.
— Э-э… Я это, собственно, и имел в виду.
Наступила пауза.
— Очень изящный стол, — стесненно сказал Саул.
Снова пауза.
— Стол хороший. Прочный.
— А мамаша ваша?
— Мамаша? Она у меня… это… станционный смотритель. Работает на мезоядерной станции.
Было слышно, как Саул нервно забарабанил по столу пальцами.
— Не надо так, Вадим, — попросил он. — Вы не должны обращать на это внимания… Конечно, я странно говорю, и это, вероятно, смешно немножко… Здесь, видите ли, вот какое дело… Мой образ жизни… Мой, так сказать, модус вивенди… Я узкий специалист. Весь в двадцатом веке. Как говорилось когда-то, книжный червь. Вечно в музеях, вечно со старыми книгами…
— Влияние обстановки.
— Да-да, вот именно. Я редко бываю на людях, а теперь вот пришлось. Вы знаете профессора Арнаутова?
— Нет.
— Очень крупный специалист. Мой идейный противник. Он попросил меня проверить некоторые аспекты его новой теории. Ведь я не мог не согласиться, правда? Вот так мне и пришлось… покинуть, пенаты. Вот… Но что это мы все обо мне да обо мне!.. Вы, кажется, структуральный лингвист?
— Да — Интересная работа?
— А разве бывает неинтересная работа?
— Да, конечно. И чем же вы занимаетесь?
— Я занимаюсь структурным анализом. Но учтите, Саул, я отрешился от земного. Давайте я расскажу вам еще что-нибудь про тахоргов.
— Да нет, благодарю вас, про тахоргов не надо. Лучше расскажите, как вы работаете.
— Саул, я же сказал, что отрешился.
— Ну как же это так — отрешился? Что ж, вы теперь совсем не думаете о работе?
— Наоборот. Все время думаю. Я всегда думаю о той работе, которой занят в данный момент. Сейчас я суперкарго и второй пилот — это на тот случай, если у Антона вдруг случится отложение солей. Впрочем, об этом я, кажется, уже… Так вот, мне сейчас очень хочется пойти и немножко поводить “Корабль”.
— Да вы еще успеете поводить! И потом я прошу рассказать не о сущности вашей работы, а о внешней форме, так сказать… Вот вы приходите на работу. Обычные трудовые будни…
— Хорошо. Будни. Я ложусь на вычислитель и думаю.
— Ну-ну… Постойте — на вычислитель? Ну да, понимаю. Вы лингвист — вы ложитесь на… И что же дальше?
— Час думаю. Другой думаю. Третий думаю…
— И наконец?..
— Пять часов думаю, ничего у меня не получается. Тогда я слезаю с вычислителя и ухожу.
— Куда?!
— Например, в зоопарк.
— В зоопарк? Отчего же в зоопарк?
— Так. Люблю зверей.
— А как же работа?
— Что ж работа… Прихожу на другой день и опять начинаю думать.
— И опять думаете пять часов и уходите в зоопарк?
— Нет. Обычно ночью мне в голову приходят какие-нибудь идеи, и на другой день я только додумываю. А потом сгорает вычислитель.
— Так. И вы уходите в зоопарк?
— При чем здесь зоопарк? Мы начинаем чинить вычислитель. Чиним до утра.
— Ну, а потом?
— А потом кончаются будни и начинается сплошной праздник. У всех глаза на лоб, и у всех одно на уме: вот сейчас начинай думать сначала.
— Ну, ладно. Это — будни. Однако же нельзя все время работать…
— Нельзя, — сказал Вадим с сожалением. — Я, например, не могу. В конце концов заходишь в тупик, и приходится развлекаться.
— Как?
— Как придется. Например, гоняю на буерах. Вы любите гонять на буерах?
— Э-э… Мне как-то не приходилось.
— Что же вы, Саул! Я вас обязательно покатаю. Какой у вас индекс здоровья?
— Индекс здоровья? Я вполне здоров. А над чем вы теперь работаете?
— Над свертками разобщенных структур.
— А зачем это нужно?
— Что значит — зачем?
— Ну, кому от этого будет польза?
— Каждому, кто этим заинтересуется. Вот сейчас проектируют универсальный транслятор. Универсальный транслятор должен уметь свертывать разобщенные структуры.
— Скажите, Вадим, а здесь, на “Корабле”, можно послушать музыку?
— Конечно. Что бы вы хотели? Хотите “Трели” Шеера? Под эту музыку изумительно ведется “Корабль”.
