— Рискнем, ребята?
Мы рискнули, но почему-то почувствовали себя очень неловко. Как будто оказались на приеме у врача, от которого ничего не скроешь.
Первым сел в кресло Мигай. Алик приладил у него на голове восемь электродов и включил электроэнцефалограф. Медленно поползла бумажная лента.
Перья оставались неподвижными.
— Никакой работы головного мозга, — прокомментировал Самозванцев.
— Прибор еще не разогрелся.
Вдруг мы вздрогнули. Тишину резко прорезало громкое скрипение острого металла о бумагу.
Мы уставились на ленту. По ней, как сумасшедшие, с огромным размахом царапали восемь перьев, оставляя после себя причудливую линию.
— “Когито эрго сум”,[18] — облегченно вздохнув, продекламировал Мигай. — Теперь проверь мозги у членкора. Это очень важно для ученого совета нашего института. Он там председатель.
Мы страшно удивились, когда обнаружили, что у членкора биотоки точно такие же, как у Мигая, у Самозванцева и у меня. Если разница и была, мы не заметили. Мы вопросительно уставились на Алика. Он таинственно улыбнулся.
— Ребята, электроэнцефалограммы одинаковые потому, что вы, так сказать, на одном уровне опьянения. У пьяных всегда так… Как у шизофреников или эпилептиков перед приступом…
Нам стало неловко, и мы выпили еще. Монин остановил ленту и, покопавшись в бумагах, показал нам еще несколько электроэнцефалограмм.
— Вот запись биотоков мозга спящего человека. А вот — типичная кривая бодрствования. На альфаритм накладывается тета и гамма…
— Любопытно, — задумчиво произнес Федя. — Так где же, по-твоему, находится память человека?
Алик начал нервно заталкивать бумаги в стол.
Потом он сел и по очереди посмотрел на каждого, из нас.
— Не темни, Фарадей. Мы чувствуем, что ты что-то знаешь. Где память, говори…
Мигай приподнялся и шутливо взял Алика за борта халата. Он у него был расстегнут, под ним виднелся старенький потертый пиджак.
— Ну, если вы так настаиваете…
— Хорошенькое дело, “настаиваете”! Мы просто требуем. Должны же мы знать, куда мы складываем нашу драгоценную эрудицию!
Мигай никогда не был тактичным человеком. Его мышление было идиотски логичным и отвратительно прямолинейным. Когда он так сказал, мне показалось, что в глазах у Монина блеснула недобрая, злая искорка. Он плотно сжал губы, встал из-за стола и подошел к одному из шкафов. Он вернулся, держа в руках человеческий череп, который можно увидеть в биологическом кабинете любой школы. Ни слова не говоря, он поставил его на стол рядом с электроэнцефалографом и начал прилаживать на нем электроды. Мы окаменели от изумления.
Когда электроды оказались на месте, Алик пристально посмотрел на нас из темноты, затем повернул тумблер.
Восемь перьев, все одновременно пронзительно взвизгнули и заплясали на бумаге. Как загипнотизированные, мы смотрели в насмешливые пустые глазницы. А прибор продолжал торопливо и взволнованно выписывать лихорадочную кривую биотоков бодрствующего человека.
— Вот так… — назидательно сказал Монин.
Мы встали и поспешно стали с ним прощаться, боясь еще раз взглянуть на столик рядом с электроэнцефалографом. В темноте мы сбились с пути, долго шли по высокой мокрой траве, обходя низкие темные здания, шагали вдоль металлической решетки, за которой простиралась тускло освещенная сырая улица. Ветки шиповника цеплялись за плащи и противно царапали по поверхности. Когда, наконец, мы вышли из ворот и остановились, чтобы передохнуть, наш членкор Федя Егорьев сказал:
— Наводки. Конечно, наводки от сетевого тока…
С этой удобной, успокоительной мыслью мы разъехались по домам.
И. ВАРШАВСКИЙ
В КОСМОСЕ
ЛОВУШКА
Он висел, прижатый чудовищной тяжестью к борту корабля. Слева он видел ногу Геолога и перевернутое вниз головой туловище Доктора.
“Мы как мухи, — подумал он, стараясь набрать воздух в легкие, — раздавленные на стене мухи…” Сломанные ребра превращали каждый вдох в пытку, от которой мутилось сознание. Он очень осторожно, одной диафрагмой пытался создать хоть какое-то подобие дыхания. Нужно было дышать, чтобы не потерять сознания. Иначе он не мог бы думать, а от этого зависело все.
Необходимо понять, что же случилось.
Он уже давно чувствовал неладное, еще тогда, когда приборы впервые зарегистрировали неизвестно откуда взявшееся ускорение. Сначала он думал, что корабль отклоняется мощным гравитационным полем, но радиотелескоп не обнаруживал в этой части космоса никаких скоплений материи.
Потом началась чехарда с созвездиями. Они менялись местами, налезали друг на друга, становились то багрово-красными, то мертвенно-синими. И вдруг внезапный удар, выбросивший его из кресла пилота, и неизвестно откуда взявшаяся тяжесть.
Корабль шел по замкнутой траектории. Он это сразу понял, когда первый раз к нему вернулось сознание.
Теперь он хорошо знал, что будет дальше.
Он внимательно смотрел на лужицу крови, вытекшую изо рта Доктора. Сейчас все пойдет, как в фильме, пущенном задом наперед. Так было уже много раз. Сначала кровь потечет обратно в сжатые губы Доктора, а потом с умопомрачительной скоростью он сам, кувыркаясь через голову, полетит в пилотское кресло, немедленно вылетит обратно, ударится о доску аварийного пульта и со сломанными ребрами и раздробленной левой рукой прилипнет к борту корабля. Затем будут беспамятство, боль и возможность думать о том, что произошло, пока все не начнется сначала.
“Время тоже движется по замкнутой кривой в этой ловушке, — подумал он. — Бесконечно циркулирующее Время. Даже Время не может отсюда вырваться…”… Он снова пришел в себя после очередного удара о пульт. Опять нужно было беречь дыхание, чтобы сохранить мысль.
“…Водоворот Времени и Пространства. Вот, значит, что такое ад: замкнутое Пространство, где Время поймало себя за хвост, вечно повторяющаяся пытка и бледный свет, движущийся по замкнутому пути: мир, где все кружится на месте, и только человеческая мысль пытается пробить стену, перед которой бессильно даже Время…” Невозможно было понять, который раз это происходит.
Он смотрел на струйку крови, вытекающую изо рта Доктора.
“…Жив. У мертвых не течет кровь. Глаза закрыты, значит он все время — в беспамятстве. Для него это лучше. Неизвестно, что с Физиком. Он сидел на диване. Очевидно, его швырнет туда, когда все начинается сначала…” Опять, стремительный полет, хруст костей, беспамятство и — мысль.
“…Интервалы Времени непрерывно сокращаются. Мы входили в эту ловушку по спирали. Еще немного, и корабль попадет в мешок, где нет ничего, кроме бледного света. Мешок, где Время и Пространство сплелись в плотный клубок, где вечность неотличима от мгновения. Двигатели выключены, и наша траектория определяется накопленным количеством движения и кривизной пространства. Может быть,
