пребывания у власти. Опять пошли толки о его безумии и о том, чтобы не только предать его бесчестию, но и лишить права на погребение, что в Абдере считается наитягчайшим наказанием.
Тогда он попросил граждан Абдеры прослушать его сочинение “Великий Диакосмос” и “О том, что после смерти”. Абдеритяне, народ любопытный, согласились, заранее предвкушая позорный провал “непутевого”. Однако мудрейшие сочинения Демокрита произвели на них такое ошеломляющее впечатление, что они, хотя и не всё поняли и не со всем согласились, устроили ему овацию. А когда он им сказал, что израсходовал сто отцовских талантов в конечном счете на прославление своими сочинениями имени Абдеры, постановили наградить его из казны тремястами талантами и, сверх того, поднесли ему для украшения дома несколько бронзовых статуй.
С тех пор Демокрит зажил спокойно. Приобрел дом, развел сад. Открыл свою философскую школу.
Неустанно занимается наукой. И Демо с увлечением стала рассказывать Диагору то, что его интересовало больше всего: о новых, неизвестных еще ему проявлениях мудрости его учителя.
— Позапрошлый год гостил у нас Гиппократ. Один раз они долго разговаривали, потом господин позвал меня и велит: “Принеси молока и хлеба”. Я принесла. А господин посмотрел на молоко и говорит: “От черной козы?” Я говорю: “Да”. — “Первый раз окотилась?” Я так и раскрыла рот. Откуда он может знать? “Да, господин. Как ты узнал?” И Гиппократ удивился тоже. “Как ты мог это узнать? — спрашивает. — По каким признакам?” А господин только улыбается.
— Интересно, — сказал Диагор.
— А с тыквенными семечками! Это недавно было. Он очень их любит. Однажды грыз их, и вдруг одно семечко показалось ему очень сладким. Зовет меня: “У кого ты их купила?” Я говорю: “У кривой Симониды”. А он: “Сейчас же веди меня к ней! Я должен узнать, где растут тыквы с такими сладкими семенами”. Я рассмеялась, говорю: “Господин, никуда тебе не надо ходить; семена оттого гладкие, что я их положила в крынку, где раньше был мед…” А он как крикнет на меня: “Ты что же, дура, думаешь, что я не могу отличить вкус меда от вкуса семян?! Веди сейчас же к Симониде!” Пришли мы. Он осмотрел место, где у нее растут тыквы, взял землю Симонидину…
— Много?
— Корзин пять. Смешал ее с нашей. И вывел такие самые тыквы, даже еще слаще. Вот ведь какая мудрость!
— Да… — согласился Диагор. — А сейчас чем он занят?
Демо пожала плечами.
— Откуда мне знать? Разве он говорит мне? — Немного подумала и добавила: — Кажется, погодой. А может, и другим чем-нибудь. Не знаю, господин.
— Демо! — вдруг раздался снизу сердитый голос Дамаста.
— Я здесь, господин! Иду! — испуганно отозвалась рабыня и, растерянно улыбнувшись гостю, убежала.
Диагор встал, расправил впалую, чахоточную грудь и плечи, подошел к столу Демокрита и с жадным любопытством склонился над растянутым на нем свитком. Но древнеегипетский язык был незнаком ему, и лишь по чертежам он догадался, что это математическое сочинение. А в математике Диагор тоже не был силен. Его познания ограничивались логикой, историей, филологией и этикой. Вздохнув, мелосец стал просматривать заголовки других свитков, находившихся на столе, потом направился к полкам.
Полки занимали целую стену, до потолка, и были тесно уставлены сотнями цилиндрических футляров с папирусными свитками. Пергаментные, деревянные, плетеные, матерчатые, изредка металлические, футляры были разных размеров и окрашены в разные цвета, с преобладанием красного. К каждому футляру или же к круглой палке, на которую накручивался свиток, приклеен был. ярлык с именем автора и названием сочинения. Немало было рукописей и без футляров, просто свернутых в трубку и перевязанных ленточками. А на самом видном месте красовалась длинная шеренга изящных расписных глиняных цилиндров, которые Демокрит заказал художнику-гончару для собственных произведений. Названия трудов художник вплел в орнаментировку, украшающую сосуды.
Сердце Диагора забилось. Вот она, святая святых самого мудрого человека из живущих сейчас на земле, пока еще не полный, но уже такой огромный итог его славной жизни! С жадным интересом он переводил взор с одной надписи на другую.
“Великий Диакосмос”. “Малый Диакосмос”.
“Космография”. “О планетах”. “Мировой год или астрономия, с приложением астрономического календаря”. “Описание неба”.
“О природе”. “О теле”. “Об уме”. “Об ощущениях”. “О вкусах”. “О цветах”. “О различии форм или об атомах”. “О взаимно изменчивых формах”.
“О провидении”.
Вот, в одном сосуде, три свитка “О законах логики”, а рядом несколько свитков под общим названием “Спорное”.
Дальше стоят “Причины небесных явлений”, “Причины воздушных явлений”, “Причины земных явлений”, “Причины, относящиеся к огню и явлениям в нем”, “Причины, относящиеся к звукам”, “Причины, относящиеся к семенам, растениям и плодам”, три свитка под общим названием “Причины, относящиеся к животным”, “Причины смешанного рода”. И, наконец, “О камне”.
За ними математика: “Числа”, “О касании круга и шара”, две книги “Об иррациональных линиях и телах”, “О геометрии”, “О перспективе”, “Состязание в настройке водяных часов”. Тут же “География”, “Описание полюсов”, “Учение о лучах”.
Казалось бы, довольно для одного человека! Но нет. У Демокрита это лишь несколько граней необъятного комплекса его исследований и познаний.
Чего только он не касался! Техника, филология, медицина, военное дело, история, этика, эстетика. Тут и “О цели и хорошем расположении духа” и знаменитое “О том, что после смерти”; и “О живописи”, “О земледелии и землемерии”; “Военная тактика” и “Об искусстве сражаться в тяжелом вооружении”; “Врачебная наука”, “Об образе жизни, или диэтетика”, “О лихорадке и кашле”; “О поэзии”, “О ритмах и гармонии”, “О благозвучных и неблагозвучных звуках”, “О Гомере или правильном произношении в непонятных словах”, “О глаголах”, “Об именах”. А дальше еще: “О священных книгах в Вавилоне”, “О священных книгах в Мёроэ”, “Об истории”, “Халдейское учение”, “Фригийское учение”…
Прочтя последнюю надпись, Диагор порывисто протянул руку к свитку. Такое самое сочинение, под одинаковым названием, есть и у него! Рукопись Демокрита была ему известна, и он, когда писал, немало заимствовал оттуда с ссылкою на источник.
Но достаточно внес и своего, добытого собственными исследованиями. Поступил ли учитель так же? Пополнил ли свой труд ссылками на Диагора? Нет. Это оказалась та самая старая работа, которую Диагор использовал. Без дополнений. Вздохнув, мелосец поставил свиток на место.
Все? Далеко нет еще! “Причины, касающиеся законов”. “О пении”. “Об идеях”. “Об идолах”. “Рог изобилия”. “О душевном состоянии мудреца”. “Тритогенейя” — о трех основаниях человечности. “Пифагор”. “Плавание по Океану”.
— Поистине, — взволнованно воскликнул Диагор, — ты сам Океан, а плавание по Океану — это познание того, что познано тобой!
Он достал из расписного сосуда книгу “О цели и хорошем расположении духа”, развернул свиток и стал читать.
“Мерой полезного и вредного служат радость или ее отсутствие… Самое лучшее для человека проводить жизнь в наивозможно более радостном расположении духа и наивозможно меньшей печали, а этого можно достигнуть, если не искать удовольствия в ничтожном и преходящем… Усвой эту мысль, и ты будешь всегда в добром расположении духа и изгонишь из души ее проклятых спутников: зависть, честолюбие и раздражение…” Углубившись в чтение, Диагор не заметил, как опять вошла Демо, и, только услышав ее голос, оторвался от свитка.
— Господин велел тебя спросить, будешь ли ты ужинать сейчас или позже. Если позже — просит, чтобы ты пришел к нему туда, где он сидит.
— Ужинать? — переспросил Диагор. — Что ты, Демо, что ты! После такого обильного обеда я смогу поужинать только через два или три часа, не раньше.
