Хант поднял пистолет и рукояткой ударил Мастертона по голове.
— Партнерам с общими интересами незачем бояться друг друга, — прошептал он. — Доверие — основа сделки.
Он огляделся: ванная, очевидно, на втором этаже. Он взял Мастертона под мышки и потащил по лестнице. Ноги банкира в домашних туфлях из пестрого плотного материала шлепали по ступенькам, кик прут мальчишки. Хант втащил мягкое безвольное тело в ванную, неумело связал руки и ноги, вставил кляп в рот. Oн перевел дыхание н прислушался. Ему показалось, что он слышит собачье повизгивание. Он подошел к двери и повернул торчавший и ней ключ.
Фрэнк Джилберт Гроппер то дремал, положив голову на вытянутые лапы, то лениво открывал глаза. Он только что поел, в комнате было тепло, и ощущение сытого теплого покоя расслабило его мышцы. Медленные мысли проплывали у него в голове, словно облака в почти безветренный день, и он не делал ни малейшего усилия ни остановить эти облака, ни рассмотреть их повнимательнее. И даже странность мыслей, которая всего несколько дней тому назад заставила бы его подпрыгнуть от бешенства, вовсе не казалась ему действительно странной.
Он не думал ни о Беллоу, ни о Ханте, ни о машине, ни о деньгах. Он думал о Фидо, о щенках, о том, что надо поиросить Мастертона что-нибудь придумать.
Он верил почему-то, что скоро увидит колли, и мысль была ему приятна. Он слегка раскрывал розовую пасть, и движение его челюстей соответствовало человеческой улыбке. Ожидание встречи было совсем не таким, как прежнее ожидание встречи с Беллоу. Тогда его распирало яростное, жгучее нетерпение, клокотавшее в его собачьем сердце. Теперь же ожидание было томным, и он даже находил в нем удовольствие.
Он все время в последние дни открывал в себе все новые, и новые чувства, вернее исчезали старые и появлялись странные, непривычные новые. Его мысль уже не задерживалась долго на деньгах. Предмет этот как бы утратил свою всеобъемлющую значимость, и хотя нет-нет он и вспоминал сейфы и банки, но он тут же начинал думать о Фидо, о Бакстеpax, о Мастертоне.
Щелкнул ключ в двери, и он увидел Ханта, всклокоченного, с царапиной на лбу и с пистолетом в руке. Так, значит, Хант жив, этот человек, чье тело Гроппер один раз уже примерял. Жив, жив…
Гроппер вскочил на задние лапы и обнял ученого. Од испытывал не просто радость, она смешивалась даже с нежностью, и Хант заметил, как у собаки из глаза скатилась слезинка.
Все еще тяжело дыша, Хант сделал шаг назад. Он чувствовал в себе огромную, ни с чем не сравнимую пустоту. Вот этот коричневый пес, из-за которого пытались убить его и из-за которого готов был убить он. Дыхание его не успокаивалось. Наоборот, он дышал все чаще, будто не мог остановиться у финиша и продолжал тупо бежать все вперед и вперед.
Злоба, которая все эти дни копошилась в нем, не находила себе выхода. Она поднималась в нем, словно тошнота. Вот перед ним миллионы. Совсем немного — и они будут его, он сумеет заставить заговорить эту тварь. Но радости не было.
Была ненависть к Гропперу, к Беллоу, к себе, ко всему миру.
— Я не смогу сделать машину, Гроппер, — хрипло проговорил он, — а Беллоу нет в живых. Вы останетесь псом, Гроппер. Навсегда. Вам никогда не вылезти из этой коричневой шкуры. Вы будете сидеть в ней и ловить зубами блох!
Он понимал инквизиторов, он понимал радость, тончайшее наслаждение, которые могут испытывать люди, причиняя боль. Он смотрел, как собака короткими неуверенными движениями пятилась от него. “Это безумие”, - подумал он, но не мог и не хотел остановиться.
— Вы останетесь псом и будете вилять остатком своего хвоста, выпрашивая объедки, и при этом будете вспоминать блюдо с креп-сюзетом в “Ритце”. И вы даже не сможете рассказать другим псам, кем вы когда-то были.
Хант смотрел, как каждое его слово словно наваливалось па собаку грузом, заставляя ее прижиматься в ужасе к полу.
— Вам больше не нужны деньги, Гроппер, — продолжал он, — ведь собака не может войти в магазин. Я шел сюда, чтобы заставить вас сказать, где деньги, чтобы вырвать из вас секрет, но вы сами выдадите мне его. Вы убиты, вас нет, Гроппер.
Гроппер не понимал, он даже почти не слышал его, захлестнутый беспредельным отчаянием, густым, вязким отчаянием, парализовавшим и ослепившим его. Но когда до его сознания дошли последние слова Ханта, он прыгнул на него и сомкнул на горле челюсти. Не он решил прыгнуть, не его мозг отдал приказ мышцам. Могучий инстинкт собственника, притаившийся где-то в самых глубинах его существа, сокрытый в тайниках клеток, властно бросил его вперед.
Всю жизнь у Гроппера была мертвая хватка. Однажды вцепившись в жертву, он никогда не отпускал ее. Всю жизнь он сжимал чьи-то горла, и не безусловный бульдожий рефлекс заставлял его клыки в эти секунды неумолимо приближаться друг к другу.
Хант хрипел, пытаясь сбросить с себя коричневый маятник. Он вспомнил о пистолете. Теряя сознание, он поднял руку и нажал па спуск. Маятник на его шее дернулся, но челюсти не разомкнулись.
Они лежали на светло-сером ковре (нейлоновый ворс двойной прочности, гарантия три года) и, казалось, мирно спали…”
А. ЗАКГЕЙМ. Соперник времени
[Из материалов, присланных на заочный семинар фантастов. ] Пародия
Почти по Станиславу Лему
Не успел я прийти домой, как КН762ф, слегка поскрипывая, вошел в комнату. Я люблю моего старого КН762ф, и хотя у нас есть какая-то новейшая штучка — ZUSTSE весь на кристаллах алмаза, с модулятором запахов, но старик с его слегка облезшими хромовыми боками как-то уютнее. Он прекрасно изучил мой характер и вечно порадует чем-нибудь приятным. На этот раз он держал в лапах конверт ярко-голубого цвета. Я вскрыл конверт и вынул небольшой листок, на котором было написано от руки некрасивым, но четким почерком:
“Дорогой товарищ Тихонький!
Ученый совет Научно-исследовательского института физики галактик (НИИФИГА) просит тебя принять участие в очередном ежегодном симпозиуме НИИФИГА, который состоится завтра утром”.
С тех пор как я, сорокалетним юнцом, всерьез занялся киприпедиумами верхнепалеозойских отложений Южного материка Венеры, я постепенно отошел от галактических проблем. Но кто же останется равнодушным к приглашению на знаменитый симпозиум НИИФИГА! А особенно на завтрашний — ведь на него прилетела даже делегация с Восьмой планеты Сириуса, хотя им пришлось лететь девять лет и хотя после двухдневного пребывания на Земле им нужно отправляться в обратный путь, чтоб не опоздать на работу. Поэтому, не раздумывая долго, я кинулся на ближайшую станцию Трансглоба и как раз успел к последней вечерней ракете.
Огромное здание НИИФИГА гудело. Главный зал, вмещающий 2377 сотрудников института, 419 гостей с Земли и 320 инопланетных гостей, был набит битком. Теснота была такая, что моим друзьям венерианам, как самым легким, пришлось помещаться на головах у гостей с Юпитера. Еще бы!
Ведь каждый юпитерец занимал 6,3 квадратного метра пола, а один, особенно тучный, — даже 7,5. До начала заседания собравшиеся, образовав небольшие группки, оживленно переговаривались, делились
