— Постойте, постойте. — Хромосомов отдал ребенку лопаточку, которую тот доверчиво протянул, погладил по голове. — Для внушающих радость требуются очень глубокие ямы. Три метра — хорошо; пять — еще лучше; десять — великолепно. Чем глубже яма, тем выше и мощней дерево. Больше начальное сопротивление — активнее вводятся в действие скрытые силы, которые остаются и потом, когда сопротивление исчезает. А потому — давайте копать.
И под нажимом его каблука лопата вонзилась в землю.
Работа началась в десять часов утра, а к двенадцати люди, для которых копание ям было занятием такого же рода, как добывание огня прением, выдохлись. По желобкам на спинах бежали ручейки, капли со лбов падали в ямы. Хромосомов между тем теребил волосы на висках.
— Не роща будет, а трава болотная, — бормотал он. — Ямокопатель не догадался пригнать.
Лидия Петровна пошла по квартирам за подкреплением. Когда обход был закончен, она обвела взглядом пустырь и возле маленькой деревянной, обшитой железом будки гаража увидела автомобиль и торчащие из-под него ноги. Это был вызов — она немедленно подошла к машине, нагнувшись, посмотрела на человека, противопоставляющего личное общественному. Под машиной лежал тот, кто столь солидно подтвердил высказывание Хромосомова о солнечной вспышке. Кажется, из восемьдесят шестой квартиры, кажется, инженер; фамилия, кажется, Махоркин.
— Вы здесь? — сказала она приветливо. — Почему же ушли?
Он ничего не ответил: слышно было только, как постукивает, срываясь, гаечный ключ.
— Ну что же вы? Все так устали.
— Большой научный эксперимент провожу, — сдерживая от натуги дыхание, сказал инженер Махоркин.
— Но воскресенье же…
— Познание истины перерывов не терпит.
Она молчала, сраженная. Мысль о коллективном труде, об общественном долге к такому случаю как будто бы не подходила, ибо возвышенность мотивов инженера Махоркина значительно превосходила возвышенность ее мотивов. Все же ей жаль было, что такой крепкий физически человек пропадет бесполезно для общего дела. И потому она сказала: — Но ведь Хромосомов копает.
А он будто бы даже профессор…
— Он может быть даже академиком, — голос из-под машины как приговор произносил, — это ничего не меняет и не доказывает. Он проводит свой эксперимент — и вот нашел себе сотню добровольных помощников. А то б ему дали саженцы! Небось на валюту покупаем. У меня же своя научная тропа, и в лаборантах я ни у кого ходить не буду. — Он вылез из-под машины, скинул брезентовые брюки, куртку и оказался в хорошем светлом костюме.
Она молча глядела на него, не зная, что сказать. Столь глубокие мысли не приходили и — она это знала точно — никогда бы ей в голову не пришли. Но что поделаешь, в научных кругах лучше знают истинные причины поведения и академиков и лаборантов. Инженер Махоркин сел в машину, развернулся, покатил, исчез с глаз долой.
— Ну, разумеется, автомобиль не простой. Где-то там в глубине, среди совершенно загадочных запутанных железок таится эксперимент. Приобщение, к касте научных работников делает людей малопонятными. Быть может, инженер Махоркин человек не меньшего масштаба, чем сам профессор Хромосомов.
Она подошла к кучке на асфальте, взяла лопату, прутик, вернулась к гаражу. Вот здесь, в трех метрах от стенки, она посадит «внушающие радость». Пусть мысли будут только хорошие, тогда научные открытия начнут течь сами собой. Земля полетела из-под ее лопаты, как будто маленький экскаватор заработал.
Все, что говорил Хромосомов, подтвердилось очень быстро. Брошенные на пятиметровую глубину — дальше копать сил не хватило — засыпанные саженцы в две недели прошли весь слой земли и показались на поверхности, напоминая стрелы зеленого лука.
С каждым днем все больше и больше становились их размеры.
Вскоре «внушающие радость» догнали в росте несколько молод их топольков, чудом сохранившихся после беспощадного вспарывания земли строительными машинами.
Люди, которые неделю после посадки не могли спину разогнуть, полны были к деревьям самых нежных чувств.
К середине лета перед домом появилась роща. Самые высокие и раскидистые экземпляры достигали в высоту пяти метров. Сбывалось все, о чем писали Хромосомову зарубежные коллеги, что подтвердил опытами он сам. Сбылось и главное.
Никогда и нигде не чувствовал себя человек таким безмятежно-счастливым и умудренно- проницательным, как под сенью «внушающих радость». Никогда не бывало у каждого более беспристрастного судьи, чем он сам в тот момент, когда садился под дерево на траву. Будущее не представлялось в этот момент цепочкой из триумфов; никаких новых иллюзий не возникало и даже исчезали старые, но в них и нужды не было. Обычные, блаженно расползающиеся мысли вечерней прогулки сменялись вдруг анализом собственной жизни с осознанием истинной ее цели.
У Хромосомова спрашивали часто, чем объяснить такие действия «внушающих радость», превосходящие все эффекты кавказских минеральных вод, морских купаний, лазаний по горам? Быть может, виноват ультразвук? Или неизвестные лучи? Космические частицы?
— Скажите, — размышлял шестнадцатилетний вундеркинд из пятой квартиры, явно будущий студент мехмата, — а это не может быть нейтринно-кварковый эффект? Я готов воспользоваться, пожалуй, своими связями в университете и принести сцинтилляционный кваркометр. — И очки на его круглом лице замирали.
— Спасибо, не надо, — отвечал деликатно Хромосомов, — тем более что там один только заторможенный блокинг-генератор весит пятнадцать тонн.
— Успокаивайте усталые души, — говорил он любознательным пенсионерам, читателям молодежных научно-популярных журналов, — и не думайте о механизме эффекта, как не думаете вы, гуляя в обычном лесу, о фотосинтезе. Наслаждайтесь не анализируя.
И люди наслаждались. Не только из одного — из всех домов улицы стали ходить по вечерам в молодую рощу. У Хромосомова просили саженцы. Но новая партия их не поступала, а старая нужна было для экспериментов. И потому в маленькой рощице становилось по вечерам иногда даже тесно. А многие живущие совсем в других концах города, побывав здесь один только раз — с друзьями или знакомыми — приезжали еще и еще. Возражений, конечно, быть не могло, ибо люди под деревьями становились учтивыми и взаимно вежливыми, и чувство это не покидало их потом долго.
Однажды вечером инженер Махоркин загнал машину в гараж.
Солнце просвечивало сквозь щели в досках, но некоторые щели были темны. Их загораживало дерево, стоящее несколько в стороне от остальных, — след нежной заботы Лидии Петровны. Из рощи доносились голоса ближних и дальних паломников. Инженер Махоркин пробурчал что-то себе под нос.
Чувства его были ожесточены и не могли смягчиться; на расстоянии полутора метров от самого крайнего листика — по горизонтали — действие «внушающих радость» прекращалось. Инженер Махоркин долго возился, запирая сначала все дверцы автомобиля, потом багажник, потом дверь гаража. Упругой походкой, несколько разбрасывая по сторонам ноги и глядя прямо перед собой, он шел к дому. Лидия Петровна шла навстречу.
— Здравствуйте, — почтительно сказала она. — Отчего вы не погуляете в рощице? Быть может, стесняетесь, что вам не удалось покопать? Но ведь все понимают вашу занятость…
— Инженер Махоркин никогда и ничего не стесняется, — твердо и громко произнес инженер Махоркин. — Все, что он требует, он требует справедливо, а в справедливом деле стесняться нечего. А если он чего-то не требует, то не потому, что стесняется, а потому, что осознает: пока не заслужил…
— Простите, пожалуйста, — сказала несколько ошеломленная этими аргументами Лидия Петровна, — я просто хотела, чтобы вы погуляли по нашей рощице. Это внушает такие добрые чувства! Такие…
— А я не хочу их, — отчеканил инженер Махоркин, — я научный работник; мне озлобление нужно, чтоб идею преследовать, трясти ее беспощадно, не жалеть никого. А вы со своей рощицей гак называемой что наделали! Типы всякие шатаются и под окнами и возле гаража, где машина стоит экспериментальная с такими деталями, о которых я даже говорить не имею права. Хоть бы гуляли те, кто сажал, — я их в лицо
