Кто ты — инженер или клоун — неважно. Ты вошел в рощу с недобрыми чувствами и с ними же вышел. На том кончилась первая стадия… А когда не помогает первая стадия, начинается вторая. Сделать так, чтобы дерево и враг его слились в живущий одной жизнью организм. Пусть мокнут под одним дождем, дышат одним ветром, укрываются одним небом. Бьют по дереву — больно обоим: лживая или злая мысль врага вызывает, как сигнал крайней опасности, боль у дерева и соответственно у врага.
«Но за что я так отмечен? — думает иногда инженер Махоркин в тот момент, когда летит большая стая птиц, дерево настораживается, и связь между ним и человеком слабеет, — я обычный гражданин, ничего особенного не сделал. Рвался, правда, расталкивал других, кричал о несуществующих изобретениях. Табличку на двери повесил медную:
А когда к тебе зашел вундеркинд и, глядя трепетно, предложил использовать вращательное преобразование магнитного поля в башенных кранах, ты написал ему: «PV = GRT». И долго он ломал себе голову, не подозревая, что это элементарная формула теплотехники, и взирал на тебя при встречах с еще большим почтением.
Но ведь за мелочность не сажают, за желание казаться тем, кем ты хотел стать и не стал, — тоже.
А он сидит. Безвинно. Суд не осудит, моралист не придерется особо — много таких. А он сидит».
Пролетают птицы, уходят спать дети, добродушные взрослые возвращаются домой после прогулки.
Дерево спокойно. Спит инженер Махоркин. Но снов он не видит.
Дерево бодрствует, и вместо снов приходят к человеку его ощущения.
Это вторая стадия — и осенью, когда опадут листья, жизнедеятельность дерева ослабнет, энергетических ресурсов будет хватать только на основной организм, человек окажется лишней нагрузкой и, преображенный, сможет уйти.
Всю жизнь инженер Махоркин мечтал сделать научное открытие, а если не получится, то все, что угодно, выдать за него. Но вот оно сделано — большое, настоящее, — а сообщить о нем инженер Махоркин не торопится и не мечтает о месте в президиуме. Он думает, что рано, может быть, сообщать о незащищенных местах природы.
А то найдутся такие, которые придумают что-нибудь вроде противогаза от излучения, внушающего доброту. Пусть эти деревья сажают везде, где живут люди, пусть ученые исследуют их обычными методами. Ни черта они не откроют! А инженер Махоркин скажет все, что знает, когда, выйдя на волю, окончательно убедится в полном своем преображении.
Инженер Махоркин сидит за деревянным высоким забором из темнеющих постепенно досок и левой рукой записывает в журнал сообщения о всяких малозначительных событиях. Дерево как будто бы доверяет ему — во всяком случае, он не чувствует уже постоянных — то слабых, то сильных — уколов. Изредка только старый инженер Махоркин шевелится в новом, поднимает голову, хохочет. Он злорадствует, довольный, что инженер Махоркин, опять оказался умнее всех. За это спокойное сидение, за возможность поставить свою подпись под сообщением о крупнейшем научном эксперименте он ведь еще и по бюллетеню получит. Дольше трех минут эта радость не длится. Дерево настороже — синусоида боли проходит через тело инженера Махоркина. Он вздрагивает и немедленно переключается на мысли о гастролях Бостонского филармонического оркестра.

Север Гансовский
Демон истории
Есть мнение, будто существует муза истории — Клио, кажется, ее звать. Величественная женщина с прямым греческим носом и твердой мраморной грудью, одетая в белоснежную тунику. Говорят также, что ей свойственно влечение к особо одаренным, выдающимся личностям и что, полюбив одного такого, она уже не изменяет ему, проводя своего избранника через все ею же самой воздвигаемые в ходе времен препоны. Что всевозможные исторические события, несчастья и трагедии именно таким упорством ее симпатий и объясняются.
Но сомнительно все это. Сомнительно даже, что муза истории — вообще муза. Согласно последним научным данным Клио и не прекрасная женщина совсем, а господин в пыльного цвета сюртучке, который, помните, являлся однажды к гениальному немецкому композитору Адриену Леверкюну. (При этой встрече, кстати, выяснилось, что он в известном смысле самим Леверкюном и был.)[4]
I