снова потянет в пространство. Нет. Я найду себе хорошую девушку, женюсь и поселюсь где-нибудь в деревне. На космос я плюну. Вам я советую сделать то же самое.
Инспектор молчал. Это его не интересовало. Космос — прекрасно, плюнем на космос.
И вдруг он вспомнил.
— Нет, — сказал он серьезно. — На космос плевать нельзя.
— Ах да! — сказал коммодор. — Космос нам еще пригодится.
Инспектор вспомнил еще одну вещь. Странно, что он не вспомнил этого сразу.
— Люди, — коротко сказал он.
— Черт! — сказал коммодор. — Про них я тоже забыл. Давайте пойдем в пассажирские пилоты, переделаем мой корабль в лайнер и будем катать их по всей вселенной. Очень хорошо, что вы это вспомнили.
— Да, — согласился инспектор. Теперь, кажется, все. Он посмотрел на экран. В сетке прицельных линий вырастала Земля.
Корабли шли по-прежнему строем; рядом двигалось стадо, связанное невидимыми лучами. Еще немного — и эскадра, окончательно замедлив скорость, выйдет на земную орбиту.
— Выходим на финиш, — сказал коммодор. — Наконец-то!
— Ой! — сказал инспектор.
Он снова вспомнил.
— Оружие!
— Просто удивительно; как это у вас получается. А я все забыл, старый дурак. Оружие — это то, что надо.
Он наклонился к микрофону.
— Всем членам экспедиции немедленно получить личное оружие у командиров экипажей.
Инспектор гордо засмеялся. Еще бы! Очень хорошо, что он это вспомнил. Люди, космос и оружие! Коммодор прав — это именно то, что нужно. Лететь осталось совсем немного, и они вполне могли бы забыть об этом.
О том, как тесно на Земле людям. Как там душно, какой там близкий горизонт, большая тяжесть и отвратительное голубое небо. О том, как много людей обречены всю жизнь заниматься скучной, неинтересной работой, вместо того чтобы выполнять свое прямое предназначение — исследовать планеты Галактики. Подумать только, еще немного — и сотни тысяч людей никогда в жизни не увидали бы черною неба вселенной!
Инспектор зажмурился or удовольствия. Он ясно представил себе, как, пламенея на солнце, расправившись, сделав букашками небоскребы, гордо высятся в центре города флагман Эскадры, превращенный в пассажирский лайнер, приглашая желающих в свои большие, просторные помещения.
Возможно, ее все захотят этого — ведь люди так ограниченны Но он, инспектор, вспомнил абсолютно все, и коммодор уже отдал соответствующий приказ.
Инспектор был твердо уверен, что это всегда было ею самым сокровенным желанием — стоять рядом с другими, упираясь ногами в землю, с оружием наперевес и делать то, что он будет делать.
Но он не знал, кто внушил ему это.
Он не знал, что он уже не ведущий, а ведомый, не господин, а раб, не член Общества по охране животных, а животное, которое охраняют.
Не знал, что есть разум, равный по жестокости человеческому.
Что стадо, которое они вели к Земле, стало стаей, летящей на Землю.
Владимир Щербаков
Жук
Нужно было возвращаться в город. Потому что солнце уже покраснело и по траве поползли длинные прохладные тени.
Красотки еще хлопали синими крыльями, но самые маленькие стрекозы-стрелки уже спрятались, исчезли.
Мы с Алькой прошли за день километров пять по берегу ручья и поймали жука. Теперь Алька то и дело подносил кулак к уху — слушал. Жук скрежетал лапками и крыльями, пытаясь освободиться. Час назад он сидел на пеньке, задремав на солнышке, и Алька накрыл его ладошкой. Но никогда в жизни не видел я таких жуков!
Полированные надкрылья светятся, к словно шарниры, усы — настоящие антенны.
— Знаешь, это совсем не жук, — сказал Алька серьезно.
— Да, мне тоже так кажется, — сказал я, безоговорочно принимая условия игры.
Но я слишком быстро и охотно это сделал. Альку не проведешь — хитрюга, в мать.
— Я серьезно, а ты… — Он не закончил. Замолчал, замкнулся.
Дети — маленькие мудрецы, все чувства на лице, зато мыслей не прочтешь.
Мы медленно шли к дому вдоль ручья с цветными керосиновыми пятнами, мимо куч щебня и цемента, заборов и складов товарной станции. Мы перешли железнодорожное полотно, деревянный мостик через канаву, на дне которой валялись так хорошо знакомые нам старые автомобильные баллоны, ржавые листы металла и смятая железная бочка. Лесопарк уступал место городу постепенно. И эта ничейная земля нравилась и Альке и мне. Отсюда до дому рукой подать. Мы всегда останавливались на мостике, словно ждали чего-то. Издалека доносился гул, стучали колеса поездов, раздавались гудки. Над полотном дрожали фиолетовые и красные огоньки.
— Жук стал теплым, — сказал вдруг Алька.
Я потрогал. Жук был очень теплый. Алька объяснил:
— Я читал книгу про марсиан.
Они, как кузнечики, сухие, с длинными ногами. Или как жуки.
— Это фантазия, — сказал я. — Никто не знает, — Фантазия всегда сбывается. Разве ты не знаешь?
…В моих руках стеклянная банка, и мы внимательно рассматриваем ее. Вечером Алька посадил туда жука, накрыл банку чайным блюдцем, поставил на окно.
Мы молчим, хотя Алька мог бы повторить, что он говорил по дороге домой. Но теперь мы знаем, что все это очень серьезно. Банка пуста, за ночь в ней появилось отверстие с ровными оплавленными краями. С полтинник, не больше. Мы оба понимаем, что ждать продолжения этой истории придется, вероятно, очень и очень долго…
Кирилл Булычев
Хоккеисты
Разницу между днем и ночью улавливали только приборы.
Для нас серое ничто не менялось.
В любое время длинных, пятидесятичасовых суток человека, выбравшегося из тамбура «пузыря», встречали все те же фиолетовые облака, черное переплетение мертвого леса да редкие снежинки — они всегда носились в воздухе, как комары.
Это была самая настоящая зимовка. Хуже полярной, потому что выйти без скафандра нельзя, хуже