сзади стало дурно, он вскочил, ноги его не держали, и он бессознательно вцепился Грехову в шею. Тот вяло мотнул отяжелевшей головой, не отрывая взгляда от светящейся кляксы любопытника. Казалось, он. разросся до величины горного хребта, и эта его миллионотонная тяжесть хлынула в голову, Защитой ведал Сташевский, Грехов не понимал, почему он медлит, единственный, по его мнению, не потерявший способности двигаться, но наконец он вышел из задумчивости и включил гефы - генераторы форм.
Под ударом силового поля белесый спрут отпрянул от танка и взвился в небо. Мгновение спустя волна оцепенения спала, тело стало необычайно легким, будто заполненное гелием. Грехов повертел головой и с удивлением обнаружил Вирта сидящим на полу. Рубку залил свет. Диего заметил его взгляд и усмехнулся.
– Я, наверное, рогатый как корова. Похож?
– А что такое корова? - с любопытством спросил Молчанов, поднимая к Вирту свое вечно хмурое, узкое лицо.
– Корова.- с усмешкой начал Диего, - это такое большое животное с четырьмя ногами по углам…
Сташевский фыркнул, а Грехов впервые увидел на лице Молчанова улыбку. Улыбка у коммуникатора была поразительная: как блеск молнии, прорубившей темные грозовые тучи. Молчанов был самым старшим из них. Он родился в тысяча девятьсот восемьдесят девятом году, то есть в двадцатом веке. Грехов сначала даже не поверил, когда узнал об этом, но потом вспомнил, что именно Молчанова спас экипаж звездолета “Спир”, его и командира корабля “Могиканин”. Молчанов вернулся к Тартару, а командир “Спира” Ярослав Грант… Грант на Чаре, в санатории… Неужели столь велико было потрясение? Или он судит этого человека слишком пристрастно?… Но Молчанов каков! Пережить такое и вернуться! Пожалуй, у него можно поучиться решительности и мужеству. Если только столь крепкие нервы не следствие его бесчувственности или, того хуже, равнодушия…
– Та-ак, - протянул Сташевский, исподлобья оглядывая их. В характере этого человека нелегко разобраться, не зная его так, как знал Грехов. У него суровое, цвета северного камня лицо, холодные серо- голубые глаза, крепко сжатые, будто окаменевшие губы. Он широк в плечах, массивен и очень силен.
Однажды на Самнии во время аварии блокпоста он ударом кулака сорвал двухсоткилограммовое крепление экрана и вырвал питающий фидер вместе с гнездом, потому что времени на откручивание уже не было. Конечно, восхищался Грехов не силой Сташевского, он был не слабее Святослава, хотя внешность имел далеко не типичную для силача. Ростом он был, пожалуй, ниже Молчанова, тонкий и хрупкий на вид, но весил столько же, сколько и Сташевский, - сто два килограмма. Из-за этого его еще в институте прозвали малышом-оборотнем. А. виновато в этом детство-: Грехов родился в звездолете, терпящем бедствие, и целых пятнадцать лет с момента рождения до финиша на Земле рос в поле тяготения, в три-четыре раза более мощном, чем земное. Естественно, это не могло не сказаться на его телосложении. Ну а Сташевский… мало сказать - он им восхищался, он его любил…
– Та-ак,- еще раз произнес Сташевский. Командир группы, он умело скрывал свои тревоги и сомнения, Грехову же, честно говоря, было невесело, тем более что вторглись они в совершенно незнакомую жизнь, а идти они могли только наугад, и это медленное и утомительное движение действовало на нервы больше, чем загадочное излучение нередких любопытникбв.
– Наши меры защиты от любопытников, - вздохнул Сташевский,- увы, пока малоэффективны, и фактически мы беззащитны…
Он перехватил взгляд Вирта.
– Да-да, беззащитны, несмотря на тиамат[Тйамат - генератор особого поля, в котором разрушаются электронные, атомные и межнуклонные ядерные связи]. Потому что может возникнуть ситуация, в которой мы просто не успеем привести его в действие. - Он был прав. Тиамат - “великий разрушитель”, “генератор праматерии”, “инициатор тихого распада” - как его только не называли, - мощнейшее из средств защиты и нападения (к сожалению…), которым недавно овладел человек. Но и тиамат не гарантировал безопасности в условиях Тартара, имеющего огромный арсенал поражающих фактеров, ни один из которых еще не был в достаточной степени объяснён человеком.
– Ну, не смотрите на вещи столь пессимистично, - проворчал Молчанов.- Надо привыкать и к любопытникам и к иным формам жизни Тартара, а их много, и, смею вас уверить, все они агрессивны…
– Кроме пластунов, - сказал всезнающий Диего Вирт..
– О пластунах разговор особый…
– Так, - в третий раз сказал Сташевский. - Мы стоим уже полчаса, это непростительно много. Готовы? Поехали.
Танк слегка присел и резко побежал по светлому тоннелю, вырубленному во тьме прожекторами. Дорога становилась хуже.
Сначала ехали по плоскогорью, кое-где поросшему ползучим низким кустарником странного вида. Он удивительно напоминал Грехову абстрактные конструкции из металлической проволоки, укутанные в массу пушистых синеватых нитей. Гусеницы с ходу ломали его, и он рассыпался на отдельные куски, хрупкий как стекло.
Потoм подъем стал круче, и вскоре Грехов понял, что они уже где-то у отрогов Кинжального хребта, который им предстояло преодолеть. За те восемь часов пребывания на планете с ними и вокруг них ничего не произошло, и Грехов даже подумал, что мир Тартара довольно ординарен - скалистый дикий “нецивилизованный” мир. Непонятно было, почему происходили катастрофы, гибли роботы и люди, защищенные, как казалось до этого, от всех сил природы умением применять эти силы себе на пользу. “Многие вещи нам непонятны не потому, что наши понятия слабы, но потому, что сии вещи не входят в круг наших цонятий”. Так, кажется, говорил Козьма Прутков. “Что если жизнь Тартара не входит в круг наших понятий?” - подумал Грехов.
Склоны гор поднимались все круче и выше, сжимая их временную, случайно найденную дорогу в каменных тисках. Стали попадаться длинные трещины, разрывающие ее на пунктиры, и крупные обломки скал со свежими изломами. Наконец ехать дальше по прежнему пути стало невозможно - сказывалось недавнее землетрясение, танк подходил к активной границе его эпицентра. Он медленно прополз сотни две метров и уперся в рваный вал из обломков и щебня, перегородивший дорогу.
За валом пучилось нагромождение базальтовых плит гигантской толщины.
– Горст [Горст - приподнятый участок планетарной коры, ограниченный сбросовыми трещинами], - определил Сташевский и полез из кресла, широкий, спокойный, даже немного вялый.
– Собирайся, Диего.
Вдвоем с Виртом они надели скафандры и вышли из танка.
На приборной панели вспыхнули зеленые огни индикаторов присутствия - заработали индивидуальные радиомаяки. В свете прожекторов две фигуры превратились в осколки ослепительного жидкого огня - пленки скафандров отражали почти все виды радиации, в том числе и свет. Они вышли из освещенной полосы и исчезли. Голос Диего прозвучал, казалось, совсем рядом:
– На быстролете до цели можно, дойти за десять минут, может, я рискну?
Ответа Сташевского они не услышали, но Молчанов усмехнулся довольно красноречиво. Теперь-то Грехов тоже знал многое о Тартаре, в том числе и то, как погиб экипаж “Спира” и “Могиканина”. Летательные аппараты преследовались “паутинами” с особой настойчивостью, именно поэтому их спасательный рейд начался на тяжелом танке-лаборатории, рассчитанном на эксплуатацию в атмосферах гигантских планет-полусолнц типа Юпитера. Ну а дальнейшее уже зависело от них, от “запаса надежности человеческого элемента”, так как техника Земли большего, чем они располагали, дать не могла…
Молчанов включил свой инфорблок и принялся прослушивать записи, беспокойно поглядывая на ясную зелень индикаторов присутствия. Грехов сначала прислушивался, потом перестал, На вершине горста что-то происходило. Словно там ни. с того ни с сего начала испаряться черная жидкость, и тяжелые непрозрачные испарения зашевелились танцующими змеями.
– Диего! - на всякий случай позвал Грехов. - Святослав!
Динамики молчали. Индикаторы присутствия налились желтизной - признак кратковременных перерывов связи.
– Что случилось? - тревожно спросил Молчанов, но тут и сам заметил неладное. “Жидкость” продолжала испаряться.
Теперь струи паров приобрели глубокий синий цвет, и в них засверкали яркие искорки. Искры
