Аппаратура изо всех сил старалась сохранить уголок тепла в этом пространстве с мутным светом и солнцами, напоминающими медузы. Но агония подходила к концу; фатальная, ужасная, неотвратимая, как судьба; бесконечность и небытие подстерегали их мутными и жадными глазами. Они заманили их в этот уголок мироздания, сильных и непобедимых, и теперь позволяли себе поиграть с ними.
– За грань нелюдимого завтра, - прошептал он.
Достал из нагрудного кармашка три пастилы, взвесил на ладони и снова положил в карман. Улыбнулся, провел ладонью по лбу, поднялся, прошелся по каюте, снова улыбнулся, на этот раз иронически, вызывающе. “Ну и что, - сказал он себе, - ну и что?” Пощупал пастилы в кармане. Они были на своем месте.
Это все, что у него есть, абсолютно все, и их надо приберечь для последнего часа.
“Я - “Сокол”, я - “Сoкол”, - услышал он в наушниках. - Держитесь!”
КОНЕЦ ДЕВЯТОЙ НЕДЕЛИ
В четверг они разделили последний кусок хлеба, в пятницу выпили только по стакану воды, в субботу - по полстакана.
И тогда он решился. Он сделал все, что от него зависело, и теперь понимал, что пора положить конец этому долгому кошмару. Верить в то, что какой-то корабль отыщет их в бездне, ему уже не хотелось.
Он включил экран.
– Жан, Ганс! Поднимитесь к пульту управления!
Не дожидаясь ответа, он выключил аппаратуру.
Через- две секунды они вошли. Он долго смотрел на них, точно хотел удостовериться, что на них можно положиться, затем стал говорить, долго говорить.
– …это как сон, - сказал Жан. - Я не знал… я не верю…
– Какая разница…
Он расстегнул нагрудный карман и достал три розовенькие пастилы. Ганс попросил их понюхать, и все трое захохотали…
– … в этом случае наш организм не будет нуждаться ни чем, ни в чем. Потребуется разве что немного кислорода. Для этого надо будет надеть скафандры. Понятно?
– Конечно, - ответил Ганс. - Даже чудесно, я бы сказал, - но не договорил. В заднем отсеке что-то случилось: нечто врезалось в корабль, шатнуло его обессиленное тело. Впрочем, и сам корабль мог не выдержать собственной тяжести. Во всяком случае, металл стонал и ревел.- Они дождались, когда снова стало тихо.
– …в скафандрах мы сможем удерживать постоянную температуру в течение трех месяцев, - продолжил Октавиан.
– Почему именно три месяца? - спросил Жан Фошеро. - Они должны прилететь скорее.
– Мы этого не знаем, - ответил Октавиан.
И посмотрел им в глаза. То, что он прочитал в них, заставило его забыть все кошмарные недели, забыть обо всем. Они снова были вместе, и это было главное. Им предстояло бросить последний вызов этой необъятности… Теперь Октавиан Маниу зная, был уверен, что исполнил свой долг до конца, и исполнил так, как этого требовала совесть.
Электронный радиосвязист отключился, в наушниках было глухо.
ДЕНЬ ШЕСТЬДЕСЯТ ШЕСТОЙ
Утомленные, но воспрянувшие духом, три космонавта легли и спали не просыпаясь до утра. Им снились сны, прекрасные, должно быть, были сны. Правда, к утру они как-то забылись, хотя по глазам космонавтов было видно, что они все еще ощущают вкус и аромат этих снов о Земле и о звездах, об исполненных надеждах - мало ли еще о чем. О выполненном до конца задании, о близких и любимых, о возвращении, о роднике с ключевой водой, о лесном перегуде…
Поутру они несколько часов подряд прогуливались по коридорам корабля, вошли в каюты, чтобы еще раз взглядом и ладонью дотронуться до множества аппаратов и вещей, сопровождавших их до самого края света. Они не прощались, они надеялись вернуться вместе с ними домой. Исполинская птица все еще дышала, галлюцинировала, и это наполняло их души печалью. Они вернулись в верхний отсек корабля, где их дожидались три скафандра.
– Ну? - спросил Жан Фошеро, но никто не отозвался.
Тогда он нажал на кнопку, и скафандр плотно облег его плечи.
Жан Фошеро подмигнул и снова нажал на кнопку.
Глаза Ганса были синие-синие и спокойные. “Как всегда спокоен этот немец, - констатировал Жан Фошеро. - Точно находится в своей квартирке”.
Октавиан метался по коридорам корабля. Он бросался от одного иллюминатора к другому, прижимался к ним лицом, настойчиво что-то высматривал, словно дожидался чего-то, и то самое чего-то почему-то запаздывало. Он ждал огненного столба, грома и молнии, ио все вокруг было водянисто, мутно и лишено тепла.
И его душа стала наполняться безмятежностью - медленно, но неостановимо, как живой водой.
Оставались считанные часы. Корабль душераздирающе стонал, испуская душу, лихорадочно мигали лампочки. Дышать становилось все труднее.
Октавиан нажал на кнопку и оказался в скафандре. То же самое проделали Жан и Ганс.
– Десять минут, - спокойно сказал он.
И опустил забрало.
До большого сна оставалось девять минут.
– Восемь минут.
– Октавиан, - донеслось до него из наушников. - Я вижу в иллюминаторе сверкающую птицу…
Октавиан затаил дыхание.
– Вижу, вижу! - продолжил Жан.
– Мне вспомнились стихи Ливиу Делеану, - сказал Октавиан, стараясь отвлечь внимание немца: у того галлюцинации. Впрочем, что могло сказать Жану это имя - Ливиу Делеану, если он и сам вспомнил его случайно?
– Посмотри! Он приближается! - закричал Жан. - Мы спасены!
– Шесть минут…
– Отдыхай, - громко произнес Октавиан. - Тебе приснится дом.
– Четыре минуты…
– Долгожданный, - не отставал Жан. - Долгожданный миг! Это не через день и не через месяц. Он рядом!
Боль спала. Октавиан чувствовал, как слипаются веки.
– Он делает разворот, - горячо проговорил Жан. - Это прекрасно… Когда мы встретимся…
– О чем вы там? - спросил Ганс.
Корабль вздрогнул, точно его коснулась чья-то гигантская рука.
Геннадий Разумов. Находка
Геофизик Северо-восточносибирской геологической экспедиции Геннадий Блинов выехал на объект рано утром. Вернее, вышел, так как старая слепая лошадь, которую ему давали вместо автомашины, могла осилить только телегу с приборами, а самому Геннадию приходилось идти рядом, изредка подергивая вожжами. Вообще-то лошадка так свыклась с ежедневным маршрутом, что, приближаясь к перекрестку, сама замедляла ход и ждала команды. Когда Блинов говорил: “Девон!”, она послушно поворачивала налево, а услышав: “Триас!”, двигалась направо. “Геологиня, - смеялись практиканты из геологоразведочного, - ей бы за нас экзамены сдавать”.
