не студент. Почему? И что же теперь будет?
– Это, Владимир Сергеевич, экспонат из музея истории астрономии, - сказал Олег, возникнув будто из- под земли. Рядом с ним стоял худощавый низенький мужчина - директор обсерватории.
– Зайдите ко мне, - сказал Владимир Сергеевич и пошел, а Олег остался и смотрел на меня с любопытством посетителя зоопарка.
– Давно не виделись, - сказал он. - С чем тебя можно поздравить?
– Меня отчислили, - сообщил я.
– Знаю, - спокойно сказал Олег. - Мне звонил Антон Федорович. Что ты намерен делать?
Я пожал плечами.
– Сейчас для тебя лучший выход - работать у нас. Потом, если захочешь, можно будеть ходатайствовать о восстановлении.
Директор разговаривал по телефону, и мы сели у длинного стола, на котором стояло чучело белки с орехом в лапках. Владимир Сергеевич убеждал кого-то передать обсерватории недавно реставрированный памятник старины. В старой части города было много таких сооружений, построенных несколько веков назад. Некоторые были довольно красивы, особенно после реставрации. Я не без удивления узнавал, что покосившийся домишко с дырявым куполом - бывший дворец визиря, а кусок кирпичной стены с бойницами - остаток крепости четырнадцатого века. Была в старом городе баня, от которой никто не ждал сюрпризов, но и сюда недавно явились строители, что-то подправили, убрали мусор, и появилась табличка: “Обсерватория XV века. Охраняется государством”. Поговаривали, будто построил обсерваторию ханский сын, считавший, что тайны неба интереснее земных. Как называл своего сына могучий хан: ненормальным или вольнодумцем? А может быть, романтиком?
– Сергей Ряшенцев? - сказал директор, положив трубку. - Мы говорили о вас с Олегом. Вот, - он кивнул на телефон, - скоро нам нужны будут люди. Пропаганда астрономических знаний - дело важное. - Директор переглянулся с Олегом и заключил: - Но вам, судя по всему, это не подойдет… У вас здоровое сердце? - неожиданно спросил он.
– Как будто…
– Тогда вот что. В районе плато Оленьего у нас есть станция по наблюдению космических лучей. Станция новая, полуавтомат. Работают наблюдатель, техник по контролю систем и астрофизик. На место астрофизика можем взять вас. Временно, конечно, у вас нет диплома. Предупреждаю: станция находится на отметке две тысячи семьсот метров. Машина ходит туда раз в две недели. Согласны?
– Согласен, - сказал Шпаков.
Я собрался было возражать не потому, что меня не устраивала станция, а просто из принципа: почему в последние дни за меня все решают люди, которых я об этом не прошу? Но Олег, не дав сказать ни слова, вытащил меня из кабинета.
– Вечером жду у себя, - сказал он. - С расчетами.
В густом мраке, где долгие миллионы лет медленно сжимался тугой газовый шар, родилась звезда. Она рождалась долго и мучительно, мрак не хотел отпускать от себя эту невидимую еще массу вещества, но недра звезды уже клокотали, все горячее становилась ее поверхность. Звезда хотела жить и заявила о своем желании на всю Галактику.
Будто лопнуло пространство, и на том месте, где чернела пустота, зарделось, засияло, затрепетало светило, и низкий звук, басовитый и неожиданно громкий, поплыл но вселенной.
Голос звезды застревал в горячих туманностях, извилистым путем пробирался сквозь непроходимые дебри межзвездного водорода, набирал силу в магнитных полях галактических спиралей и терялся в провалах между спиральными рукавами.
Звук убегал из Галактики в такую даль, что и сама звезда уже не была видна, скрытая темными облаками. Здесь звук умирал, затихал, он выполнил свой долг - возвестил о том, что в глуши третьего спирального рукава много миллионов лет назад родилась звезда. Рядовая звезда, одна из ста миллиардов жительниц звездного города - Галактики.
Откуда он, неодушевленный посланец, мог знать о том, что безнадежно опоздал, что слишком мала его скорость, слишком долог путь, что звезда, исторгшая его, давно состарилась, сама стала красным сверхгигантом, а затем белым карликом или невидимой нейтронной звездой?
Звук возвещал миру о торжестве рождения, а новорожденная давно умерла, прожив долгую жизнь и испытав все, что могло выпасть на долю рядовой звезды средней массы - простой галактической жительницы.
Что это было? Сон или мечта? Скорее - греза наяву, будто ожило число, воскресла формула, и короткая запись в последней колонке таблицы материализовалась в музыку, в далекую звездную песню: “Всем нам радость!” Шестьдесят шесть герц. Я написал это число на ватмане.
Шестьдесят шесть герц - частота, на которой раздается первый крик новорожденной звезды. Не песня, не ария - одна нота, проходя тысячи парсеков и обрастая обертонами, становилась симфонией.
Победа моя была пирровой. Уравнения оказались настолько сложными, что для каждой звезды их приходилось решать заново. И я торопился. Ребята сдавали летнюю сессию, а я считал и считал, будто каждую минуту ко мне могли подойти и сказать: “Стоп, Ряшенцев, хватит. Вы должны учиться. Вы должны работать. В мире много дел и без этих голосов”.
Каждый вечер я приходил к Олегу. Мы просматривали расчеты, толковали о заметке для “Астрономического журнала”.
А потом колотили по клавише старого пианино, слушали наше произведение - голос звезды, симфонию из одной ноты. Размышляли, к какой еще звезде приложить наш стетоскоп.
– Арктур, - сказал я.
– Арктур? - Олег полистал справочник. - Нет, неинтересно. Давай лучше Эр Тэ Козерога. Магнитная переменная звезда, классический случай…
Он посмотрел на меня и закончил: - А, впрочем, делай, что хочешь. Тебя заставлять - все равно, что плыть против течения.
Он усмехнулся, но не иронически, как обычно, а очень доброй улыбкой довольного человека.
Олег оказался прав. Арктур не звучал вовсе. Я получил в решении нуль, точно нуль. Чувствовал себя обиженным, будто у меня отняли вещь, которой я дорожил больше всего на свете.
Арктур ярко светил по вечерам над восточным горизонтом, бессловесная звезда, красивая посредственность с абсолютным нулем в звуковом спектре. Огорчение мое прошло, и последние дни перед Отъездом в горы я думал уже о другой идее. Она пришла мне в голову неожиданно и заслонила Арктур, станцию, Олега.
Я думал о голосе вселенной.
После обеда Бугров с Докшиным сложили тарелки и понесли на “камбуз”. Я хотел обговорить новую идею, и, когда Володя вернулся, мы начали толковать об одном и том же на разных языках. Бугров ходил по комнате, двигая стулья.
– У человека пять чувств, верно? - сказал он.
– Допустим. Знаешь, я думаю, что можно слышать не только звезды.
– Мы вообще не можем слышать звезды, - отрезал Володя. - Я говорю, что нужно использовать остальные четыре чувства.
– Володя, есть один универсальный объект, и если удастся услышать, как он звучит…
– Универсальными бывают магазины… Я утверждаю: звездную песню нельзя услышать…
– Я имею в виду грохот взрывающейся вселенной, - закончил я.
– …Но ее можно увидеть! - поставил точку Бугров.
И лишь тогда до каждого из нас дошел смысл.
– Грохот взрывающейся вселенной? - вскричал Бугров.
– Увидеть звук?! - изумился я.
– Да, да, увидеть, если ты придумаешь как, - нетерпеливо сказал Володя. - Ты серьезно говоришь - грохот вселенной?
