Он кивнул на распростертого упыря. — Господи, спаси и помилуй, — торопливо перекрестился он.
— Гляди, тут и другие рыскают, — довольно трезво произнес подошедший мужик, тот самый, с ужимкой лица. И как бы устыдившись затянувшейся трезвости, тут же вынул и откупорил уже знакомую Георгию бутыль.
Не исключено, спохватился Георгий. И даже несомненно, припомнил он Гамаюнова. Если их было четверо, то трое еще действуют. Осуществляют питание. Как этот мужик, припавший к широкому стеклянному горлу. А может, и расплодились уже, и теперь их значительно больше. Сейчас опомнятся, станут мстить за убитого. Что-то всё у меня перевернулось с ног на голову. Из мстителя в жертву мщения обращен.
— Замечательно то, что они только на мужиков нападают, — услышал он голос пастыря.
Да и я не собирался на баб нападать. Значит, намерения наши аналогичны. Уж не обратился ли я в упыря?
— Кто убивал Воронцовых, того и хватают, — сказал Георгий, глядя на мужика, отиравшего губы. — Постой-постой… Так женщин, значит, вообще не трогают?
— Ну… было. — Вопрос относился к пастырю, но мужик решил взять его на себя. — Две… Двух, — уточнил он, оттопырив скрюченный палец, добавив к нему второй. — Да они были пьющие и гулящие все…
— Погулять, значит, захотелось? Или попить?
Он не успел додумать мелькнувшую, было, мысль.
Сзади раздался резкий удар, потом второй, сопровождающийся звоном стекла. Он обернулся.
В подвальном окошечке сельсовета показалась рука. Аккуратно вынула из рамы осколки стекла. Выдернула с сухим треском крестовину рамы. Потом в отверстие просунулась голова, вытягивая за собой плечи и туловище матроса — в тельняшке, с ремнями и с кобурой. Он встал на ноги. Потянулся, глядя на солнышко. Отряхнулся, аккуратист. Напялил бескозырку.
Значит, не показалось, вспомнил Георгий. Скребся кто-то внизу. И не кто-то, а этот матрос, оставшийся от вчерашней резни. В подпол, значит, нырнул. А рухнувшая в процессе паники и борьбы канцелярия придавила крышку. И вылезти он не смог. Или не смел.
— А таперича бьёт склянки, — сказал мужик.
Матрос сдвинул бескозырку на затылок и придирчиво огляделся. Он не мог не слышать пулеметные выстрелы, хотя вряд ли правильно оценил ситуацию. Однако повел носом и насторожился. Поза его — поза пойнтера — была столь выразительна, что и Георгию вдруг показалось, что опять возник этот приторный трупный запах, а уже через секунду он отчетливо уяснил: нет, не показалось, он есть, и доносит его с наветренной стороны.
— Этта… что ж у него за предмет топорщится? — Отрубить его топором… — Топором? — Чтоб не топорщился, — галдели мужики возле трупа пришельца, да вдруг притихли.
И в нависшем зное, в мертвецкой, почти кладбищенской тишине вновь отчетливо раздалось жужжание мушиного роя. Что-то шмякнулось на дорогу, и Георгий с новым холодом вдоль хребта понял, что это была ворона — обезглавленная, со скрученной шеей, она еще билась в пыли.
Черноперые птицы метались над роем мух, то пикируя, то отлетая — их было три, потом одна внезапно исчезла, раздалось рваное карканье, прерванное сиплым всхлипом, и эта третья вновь взялась ниоткуда, отлетела с вырванным боком в траву.
Вся эта птичья драма разворачивалась метрах в тридцати.
На этот раз народ отреагировал более адекватно. Видно, мистический ужас, в течение долгих недель доводивший людей до оцепенения, был снят с убийством первого вурдалака. Поэтому мужики, кто молча, кто матерно, а бабы — голося, причитая, квохча, бросились врассыпную. Остались Георгий, поп да мужик — тот, что всё хотел в Кострому, да вот на тебе…
Матрос, пригнувшись, словно от пуль, метнулся влево, рванул вправо, крутнулся на месте, и в руке его вдруг оказался шприц — невозможно было уловить, откуда и как он его вынул. У Георгия шприц мгновенно ассоциировался с жалами на конечностях пришельцев. И даже на долю секунды возникло дикое предположение, что моряк сам хочет слить с себя кровь, чтоб упырю не досталась. Или наоборот — преподнести ему угодливое угощенье. Но матрос, сунув руку в карман, вынул завернутую в тряпицу аптечную склянку, даже при всей своей торопливости обращаясь с нею крайне бережно. Георгий же, забыв про браунинг, пытался вытянуть из кобуры неподатливый маузер — правой, еще не вполне повинующейся рукой. А пришелец уже стоял вплоть, словно одним мгновенным прыжком приблизился. Поздно, уже не укрыться от него в церкви. Почему-то пришла на ум скрипучая дверь.
Георгий всей кожей чувствовал влажные волны тепла, исходящие от пришельца. Мухи жужжали так, словно вонзались в мозг, задевали лицо. К собственному прерывистому дыханью примешивалось чужое сопенье. Запах же сделался невыносим.
Скоро и сам точно так же запахнешь. Самого плотно облепят мухи, пока кто-нибудь не догадается прикопать твой обескровленный труп. Он не сомневался, что существо его первым ухватит как прямого виновника гибели сотоварища. Однако замер, дыхание затаил, подло надеясь, что выбор падет на попа или костромича.
В позе попа смятения не было, хоть и выглядел бледно. Губы его шевелились, молитву, что ли, творя. На миг мелькнула морщинистая лапа с шипами, но тут же обратно была втянута пустотой. А мужик вздрогнул всем телом, дернулся, как от щекотки, и вдруг, сдавленно ойкнув, выполнил в воздухе невероятный кульбит и грохнулся оземь. Тело его поехало, заскользило по мелкой жесткой траве. Бутыль выпала и расплескалась. Пиджак завернулся на голову. Жалко подрагивал голый впалый белый живот. Маузер, наконец-то, выкарабкался из кобуры, вжался в ладонь, словно тоже немного трусил.
Матрос между тем не терял даром драгоценных секунд. Зубами сорвал пробку и запустил в пузырек иглу, вытянув поршнем его содержимое. И вместо того, чтобы бежать или как-то иначе реагировать на пришельца, он плотно, словно располагался надолго, уселся на край крыльца — с той стороны, где валялся и еще не успел остыть искореженный «льюис». И ни секунды не медля, отработанным движением, словно опытная сестра милосердия — сквозь прореху или прямо сквозь ткань — вонзил вожделеющее жало в бедро. Морщась и скаля зубы, ввел под кожу раствор и оперся спиной на дверной косяк, дожидаясь, пока разыграется морфий.
Тело мужика продолжало волочиться, ухваченное, вероятно, за ногу, частично скрытую тем, что гораздый на гипотезы Гамаюнов оптической воронкой назвал. Где рывками, где равномерно и плавно, тело тащилось параллельно фасаду, мимо крыльца, мимо матроса, глядящего на самопроизвольно волочащегося мужика уже вполне безучастно.
Георгий поднял маузер. Рука плясала. Никогда такого волнения не испытывал. Стрелять он не решился. Пришелец не виден, а при такой тряске в руках скорее угодишь в костромича. Или матроса пришьёшь к стене, вместо того, чтобы пришить пришельца.
Тело мужика тоже встряхнуло. И его движение вдруг прекратилось. Пришелец остановился. Возможно, задумался. Возможно, вспомнил о вчерашнем пиршестве — не остался ль внутри еще кто? Или матрос показался ему интересным объектом, заслуживающим внимания — гораздо более пристального, чем этот небольшой, перепуганный пьяный мужик. Который, словно внутренние колебания упыря судорогой отозвались в его ноге, дернул ею разок, дернул другой, и вдруг, перевернувшись на четвереньки, проворно отбежал метров на пять и вскочил.
Матрос качнул головой, чуть отклонился влево, но не так, как человек под действием собственных мышц шевелится, а пассивно, податливо, как будто его кто-то настойчиво теребил. Отстранял его голову, чтоб верней и удобней впиться шипом в шею. Вводил свои хоботки в артерии, в вены вонзал. Находя точки, наиболее благоприятные для контакта, пока обе кровеносные системы не переплелись, словно пара сообщающихся сосудов скудельных. Иногда мелькала в воздухе лапа пришельца, а то матрос на мгновение пропадал, попадая под оптическую защиту инопланетянина — довольно наивную с точки зрения земного здравого смысла, надо признать. Ибо не спасала от пуль, а в данном конкретном случае и оптически была не вполне надежна. Сквозь нее то и дело проступали контуры тела пришельца, словно в ней что-то разладилось, словно она временами давала сбой, пока не прекратилась совсем. И тогда сей внеземной вампир предстал пред своими немногочисленными зрителями в полной красе — вытянувшись на крыльце параллельно матросу, прижавшись спиной к стене, отдавшись до полного самозабвения наркотическому
