не силен.
— Это чистая правда.
— И ты, мол, провалил все экзамены…
— Боюсь, и это правда, провалил все до одного.
— И тем не менее все называют тебя Ринсвиндом-волшебником.
Ринсвинд опустил глаза.
— Ну, я вроде как работал здесь, этим, заместителем библиотекаря…
— Человекообразным номер два, — подсказал декан.
— …Делал всякую работенку, был на подхвате, туда-сюда…
— Кто-нибудь заметил, как здорово я пошутил? Человекообразное номер два… По-моему, довольно остроумно.
— Но фактически ты не имел права называть себя волшебником? — гнул свое Чудакулли.
— С формальной точки зрения, пожалуй что, не имел.
— Ага… Тут-то и кроется проблема.
— Но у меня есть шляпа, и на ней написано «Валшебник», — с надеждой в голосе произнес Ринсвинд.
— Боюсь, это не поможет. Гм-м… Налицо не большое осложнение. Дай-ка подумать… На сколько ты можешь задержать дыхание?
— Не знаю… Наверное, на пару минут. А это имеет какое-то значение?
— Думаю, да — в контексте перспективы про висеть вверх ногами на опоре Бронзового мост; два прилива подряд, после чего быть обезглавленным. К сожалению, именно таково уставное наказание для человека, который пытается выдать себя за волшебника. Поверь, я крайне огорчен. Однако Закон есть Закон.
— О нет!
— Извини. Но тут уж нам не выкрутиться. Иначе повсюду шастали бы всякие типчики в остроконечных шляпах, не имея на эти самые шляпы никакого права. Увы, я ничего не могу сделать. У меня связаны руки. В магическом Законе сказано, что волшебником можно стать, либо закончив, как положено, Университет, либо совершив великое деяние во славу волшебного дела, но в твоем случае, боюсь…
— — А нельзя ли просто отослать меня обратно на остров? Мне там так нравилось. Там было скучно!
Чудакулли печально покачал головой.
— К сожалению, нельзя. Преступление совершалось на протяжении многих лет. И поскольку ты не сдал ни одного экзамена и не совершил, — тут Чудакулли слегка приподнял брови, — повторюсь, не совершил никакого великого деяния во лаву волшебного дела, я, как это ни печально, вынужден приказать слугобразам[10] взять веревку и…
— Э-э… Насколько помнится, я вроде бы пару аз спас мир. Это как-то свидетельствует в мою пользу?
— А кто-нибудь из Университета был тому свидетелем?
— Нет, пожалуй что, нет. Чудакулли опять покачал головой.
— В таком случае это не считается. Очень печально, потому что, если бы ты совершил великое веяние во славу волшебного дела, я бы с радостью оставил тебе твою шляпу — а заодно, разумеется, и то, на чем ее обычно носят.
Вид у Ринсвинда стал совсем удрученный, вздохнув, Чудакулли решил предпринять последнюю попытку.
— Так что, — начал он, — поскольку ты, по-видимому, так и не сдал экзамены, а также НЕ СОВЕРШИЛ НИКАКОГО ВЕЛИКОГО ДЕЯНИЯ ВО СЛАВУ ВОЛШЕБНОГО ДЕЛА, я вынужден…
— Но… Но я же могу попробовать совершил великое деяние, правда? — вопросил Ринсвинд, тоном человека, убежденного, что на самом деле свет в конце тоннеля — это прожектор приближающегося на всех парах паровоза.
— Попробовать? Гм-м… Эту мысль, безусловно, стоит обдумать.
— И что это может быть за деяние?
— Ну, к примеру, ты можешь найти ответ на какой-нибудь очень древний и важный вопрос типа… Черт побери, а это что за многоногая штуковина?
Ринсвинд даже не потрудился оглянуться. Он сразу узнал выражение, появившееся на лицо Чудакулли, который смотрел ему за спину.
— О, — откликнулся он. — Пожалуй, на этот вопрос я смогу ответить.
Магия — это вам не математика. Как и сам Плоский мир, она следует законам не столько логики, сколько здравого смысла. Но на кулинарию она тоже не похожа. В кулинарии все просто: торт — это торт. Смешайте ингредиенты, запеките их при указанной температуре — и получите торт. Нет такой запеканки, для приготовления которой требуется лунный свет. И нет такого суфле, в рецепте приготовления которого указывалось бы, что белки должна взбивать девственница.
Тем не менее люди, страдающие пытливостью, испокон веков задавались вопросом, есть ли у волшебства какие-либо правила, существует более пятисот заговоров, гарантирующих любовь дpyгoгo человека, самых разнообразных, от возни с семенами папоротника ровно в полночь до довольно неаппетитных манипуляций с носорожьим рогом (тут время конкретно не указывался но, наверное, не сразу после еды). Но что, если (стояли на своем пытливые умы) в процессе анализа всех этих заговоров выявится некий крохотный, на первый взгляд не заметный, но мощный общий знаменатель, некий метазаговор, какое-нибудь элементарное уравнение, помогающее достигнуть требуемого результата более простым путем, — а заодно и все носорожье племя вздохнет с облегчением?
Именно для того, чтобы отыскать ответ на этот вопрос, и построили Гекс — хотя Думминг Тупс не любил слово «построили». Да, он и несколько студентов посмышленее собрали Гекс, этого нельзя отрицать, но иногда… гм-м… иногда ему казалось, что некоторые части прибора, как бы странно это ни звучало, просто возникли из ниоткуда.
Например, он точно знал, что никто не планировал встраивать в Гекс Лунный Фазовый Генератор, однако данная деталь присутствовала и, судя по всему, являлась важной, неотъемлемой частью прибора. Также они собрали Часы Нереального Времени, но никто, похоже, понятия не имел, как эта штуковина работает.
В общем, Думминг подозревал, что тут они столкнулись с ярко выраженным случаем формирующей причинности — эта опасность всегда подстерегает ученого, тем более если он работав в учреждении вроде Незримого Университета, где реальность истончилась до крайности и продувается самыми загадочными ветрами. Стало быть, если его подозрения оправданны, нельзя сказать, что они изобрели, собрали или создали некий прибор. На самом деле они лишь облекли в физические одеяния уже присутствовавшую где- то идею которая только ждала своего часа, чтобы начат существовать.
Он долго и подробно втолковывал преподавательскому составу Университета, что разумом Гекс не обладает. Это же совершенно очевидно — ну чем Гекс может думать? Прибор был построен по принципу часового механизма, однако большую его часть составлял гигантский искусственный муравейник (Думминг очень гордился этой своей разработкой интерфейса: муравьи бегали вверх-вниз по маленькой замкнутой веренице тележек, а те в свою очередь вращали главную шестерню), и самую важную роль тут играл искусно регулируемый муравьиный поток, который струился по лабиринту стеклянных трубок.
И все же… значительная часть деталей аккумулировалась сама по себе, например аквариум или позвякивающие от движения воздуха колокольчики. А прямо посреди прибора свила себе гнездо мышка — и получила статус арматуры, поскольку, если ее извлекали, Гекс наотрез отказывался работать.
Таким образом, в приборе не было ничего способного думать — разве что о сыре или сахаре. Но иногда, по ночам, когда работа Гекса была в самом разгаре: из трубок доносится шорох — это трудятся неутомимые муравьи, — потом вдруг прибор издает долгий звонкий «блямс», и в соответствующую нишу опускается аквариум, дабы извлекать оператора в долгие ночные часы… Так вот, в подобные ночи сидящий за Гексом человек невольно начинал задумываться о том, что есть мозг, а что есть мысль и действительно ли машина не способна обладать разумом, а может, мозг это всего-навсего усовершенствованная версия Гекса (или, наоборот, менее усовершенствованная как правило, это сомнение рождалось часа в четыре утра, когда
