Анк-Морпорк. Само название искушало и манило.
Все, что надо, это один год. Ужасающее пугало мятежа позволит ему выковать такую военную мощь, о который не мечтал даже самый безумный император. А потом будет совершенно естественным построить флот и отправить его вершить расправу над заморскими демонами. Спасибо тебе, лорд Фан. Твой призыв будет подхвачен и поддержан.
И какая разница, кто император?! Пускай империя будет дополнительным призом, который он получит позже так, походя. А сейчас ему нужен Анк-Морпорк с его деловитыми гномами и достижениями, прежде всего техническими. Взять, к примеру, тех же Лающих Псов. Добрая половина из них взорвались. А все потому, что их отлили по неточным чертежам. Задумка была правильной, но реализация — поистине смертоносной. Не только для врага, но и для всех тех, кто стоял поблизости от Лающего Пса.
Зато, когда лорд Хон взглянул на эту проблему под анк-морпоркским углом зрения, глаза его словно бы открылись. Какое разумное устройство общества, а ведь и действительно, лучше поручить работу благородного пушкодела какому-нибудь крестьянину, хорошо разбирающемуся в металлах и взрывчатых веществах, нежели чиновнику, который получил самую высокую оценку на экзамене, где требовалось написать стих о железе. В Анк-Морпорке люди делают вещи.
Вот он идет как хозяин по Брод-авеню, вот пробует пироги прославленного Себя-Режу-Без-Ножа Достабля. А вот играет в шахматы с лордом Витинари. Кстати, надо будет не забыть оставить ему хотя бы одну руку, иначе последняя мечта так и не осуществится.
Лорда Хона трясло от возбуждения. Да, да… сейчас. Пальцы потянулись к секретному ключику на цепочке, который висел у него на шее.
Это была почти и не тропинка вовсе. Ее бы даже кролики не заметили, протрусив спокойно мимо. Сплошная отвесная скала — и вдруг в ней возникает узенькая, незаметная щелочка.
Ну а дальше вам оставалось только двигаться вперед. Расселина открывалась в длинную лощину с несколькими естественными пещерами, ошметками травы и ручейком.
И с шайкой Коэна. Разве что он называл ее Ордой. Орда сидела на солнышке и жаловалась, что нынче уже не так тепло, как раньше.
— Эй, парни, я вернулся, — произнес Коэн.
— А ты уходил, что ли?
— Чиво? Чивоонгрит?
— ВЕРНУЛСЯ, говорит.
— Обулся? Во что?
Гордо улыбаясь, Коэн посмотрел на Ринсвинда.
— Вот, привел с собой, — сообщил он. Как я уже говорил, в наше время трудно работать в од и ночку.
— Э-э… — протянул Ринсвинд, понаблюдав некоторое время за пасторальной сценой. — А ест среди них кто-нибудь, кому меньше восьмидесяти?
— Конечно. Эй, Малыш Вилли, покажись-ка, — позвал Коэн.
Из небольшой кучки стариков поднялся скрюченный человечек с явными признаками обезвоживания и лишь слегка менее морщинистый, чем остальные. Особенно бросались в глаза его ноги. Он носил ботинки с чрезвычайно толстыми подошвами.
— Это чтоб ноги доставали до земли, — объяснил он.
— А в обычных ботинках они… э-э… не до стают?
— Не-ка. Ортопедическая проблема. Это как.. Знаешь, есть много людей, у которых одна нога короче другой? Так вот, у меня такая, понимаешь забавная штука…
— Не говори! — воскликнул Ринсвинд. — Иногда на меня находят поразительные озарения… А у тебя обе ноги короче?
— Ну надо ж, насквозь видит. Даром что волшебник, — восхитился Малыш Вилли.
Следующего старца Ринсвинд наградил сияющей улыбкой сумасшедшего. Почти с полной уверенностью можно было утверждать, что улыбается он человеческому существу. Ведь сморщенные обезьянки обычно не передвигаются в креслах с колесиками и не носят шлемов с рожками. Существо скорчило Ринсвинду гримасу.
— А это…
— Чиво? Чиво?
— Хэмиш Стукнутый, — представил Коэн.
— Чиво? Этактоита?
— Готов поклясться, это кресло повергает врагов в ужас, — произнес Ринсвинд. — Особенно его спицы.
— Мы чуть кишки себе не надорвали, перетаскивая его через Великую Стену, — признал Коэн. — Но видел бы ты, с какой скоростью оно катается!
— Чиво?
— А это Маздам Дикий.
И тебя в то же место, волшебник. Поглядев на экспонат номер три, Ринсвинд просиял.
— Шикарные костыли… Просто дух захватывает! А эти надписи на них, «ЛЮБОВЬ» и «НЕНАВИСТЬ», — очень романтично.
Коэн улыбнулся горделивой улыбкой собственника.
— Маздам считался одной из самых опасных задниц в мире.
— В самом деле? Правда?
— Ты не поверишь, что может натворить простая травяная свечка.
— Обращайся, поимеем, — пообещал Маздам. Ринсвинд сморгнул.
— Слушай, Коэн, а можно один вопрос? Он оттащил древнего варвара в сторонку.
— Я не хочу, чтобы это выглядело так, будто я пришел мутить воду, — начал он, — но ты разве не замечаешь, все эти люди малость, как бы это сказать, просроченные? Несколько, не хочу слишком сильно это подчеркивать, староватые.
— Чиво? Чивоонгрит?
— Говорит, УШИ У НАС ВАТОЙ ЗАЛОЖЕНЫ!
— Чиво?
— О чем это ты? В них сконцентрировано по чти пятьсот лет героического варварского опыта! — удивился Коэн.
— Пятьсот лет бойцового опыта — это, конечно, хорошо, — согласился Ринсвинд. — Очень хорошо. Но было бы неплохо, если бы он распределялся не на двух-трех человек, а чуточку побольше. Ну каких боевых действий можно от них ждать? Что они будут падать на противника?
— Ты не прав. — Коэн указал на человечка бренного вида, который не отрываясь смотрел на большой чурбан из тика. — Взгляни-ка на старика Калеба-Потрошителя. Видишь? Голыми рука ми прикончил больше четырехсот человек. Сейчас ему восемьдесят пять. Только пыль смахнуть — и цены ему не будет!
— Какого черта он делает?
— Понимаешь ли, они ведь знают, что скоро им предстоит рукопашная. Рукопашная — это большое дело, славное дело, ведь людям здесь запрещено носить оружие, так что у большинства оружия не будет. Поэтому Калеб освежает в памяти некоторые приемы. Видишь тиковый чурбан? Поразительно, что Калеб способен сотворить с такой штукой. Он сначала издает леденящий душу вопль, а потом…
— Коэн, они все глубокие старики.
— Они сливки варварского сообщества! Ринсвинд устало вздохнул.
— Коэн, они уже сыр. Зачем ты их тащил сюда?
— Они помогут мне кое-что украсть.
— Что? Какую-нибудь драгоценность?
— Так, кое-что, — буркнул Коэн. — Из Гункунга.
В самом деле? А в Гункунге, наверное, большое население?
— Около полумиллиона.
— И уж конечно, полно стражников?
— Я слышал, тысяч около сорока. А если считать все их армии, то на три четверти миллиона
