«Корнеплодов собрали почти столько же, сколько посадили.
Это — большой успех».
За последние двадцать пять лет ни в фантастике, ни в прогностике, ни в смежных дисциплинах не появилось сколько-нибудь значимых работ, посвященных развитию европейской цивилизации. Во всяком случае, не возникло «проколов Реальности», соизмеримых с разработками Римского Клуба или «классической моделью Ефремова — Стругацких». При этом (что характерно!) предшествующие разработки — коммунистические, экологические, технократические, постиндустриальные и даже религиозные — были отшлифованы до блеска и проанализированы вдоль и поперек.
Нынешние фантасты открещиваются от футурологических экзерсисов, как черт от ладана. Формула: это не относится к задачам литературы. Интересно, однако. Сколько лет относилось, а теперь вот не относится. Для начала определимся с двумя терминами, которые в большинстве застольных бесед на околофутурологические темы, как правило, смешиваются. Назовем «реальным будущим» то непознаваемое странное и страшное для нас, сегодняшних, то состояние мира, которое ждет «за поворотом, в глубине лесного лога».
Все же остальное поименуем «описываемым будущим».
Первый парадокс футурологии утверждает, что «реальное будущее» абсолютно неинтересно. Все, что мы читаем, мы (за редчайшими исключениями) читаем про себя. Аналогично все, что пишем, пишем про себя. И фантаст, и футуролог работает с проблемой «сейчас и здесь» — прежде всего потому, что именно эти проблемы занимают их самих, издательства и читательскую аудиторию. «Реальное будущее» настолько не вписывается ни в один из тоннелей Реальности, принадлежащих сегодняшнему дню, что воспринимается даже не как «невозможное», а как «неинтересное». Ну кого двадцать пять лет назад взволновала бы рукопись фантастического романа, посвященного чеченскому терроризму?
Разве что КГБ — и то лишь по долгу службы. А история скандала вокруг президента и женщины, которая в незапамятные времена то ли была, то ли не была его любовницей, по-моему, оставила бы равнодушной даже литературоведов из спецслужб.
Посему «описываемое будущее» — это всегда измененное или продолженное настоящее. В общем, нет разницы, каким именно способом мир транспонирован под художественный замысел — смещением в прошлое, в будущее, в мир-Отражение; наконец, в мир со смещенными физическими законами (фэнтези) или даже в мир измененной логики. Для всех этих миров характерно структурное подобие с текущей Реальностью — в них нет иных противоречий, кроме тех, что взяты из нашего мира. Метафоры структурируются и бесконечно порождают новые миры.
Очень редко ученые и писатели отваживаются работать с «другими мирами», которые могут иметь точки пересечения с реальным будущим. Эти книги нередко получают литературные премии, но никогда не завоевывают «приз читательских симпатий». Сначала они кажутся «странными», а потом, когда время уходит вперед, их создателей с удовольствием «ловят» на мелких ошибках.
Таких авторов нетрудно перечислить поименно. Леи начал «Сумму технологии» с формулы: «все сегодняшние проблемы благополучно разрешены, будем анализировать мир, который возникнет после их решения». В этом фундаментальном футурологическом исследовании, в «Идеальном вакууме»/«Мнимой величине», в жутковатом «Конгрессе Футурологов», в раздражающих «Воспоминаниях Иона Тихого», «Формуле Лимфатера» в романах «Мир — Земле» и «Насморк» Лем пытался решить неразрешимую задачу и выйти за пределы граничных условий «уравнения высшего совершенства, выведенного кем-то из титанов еще доледникового периода».
Еще есть Р. Лафферти («Долгая ночь со вторника на среду» и «Школа на Камерое»), из чувства самосохранения работающий в жанре юмористической фантастики. Предсказание реального будущего всегда было прерогативой шутов и безумцев, однако, как показали опросы, даже шутки Лафферти опасно раздражают читательскую аудиторию, напоминая людям о реальной цене «реального будущего». Внесем в этот список еще «Малыша» — единственную вещь Стругацких, не имеющую привязок к «описываемому настоящему», «Затерянных в реальном времени» Винжа и, как это ни странно, «Туманность Андромеды». Обратите внимание: «Туманность…» выглядит и как бы скучной, и как бы раздражающей одновременно. В некотором смысле книга, из которой выросла «классическая модель», находится чуть-чуть за рамками этой модели и этим «чуть-чуть» соприкасается с «реальным будущим».
И за «золотой» и «серебряный» века фантастики — это едва ли не все.
Кризис футурологии, однако, не ограничивается тем, что не создаются книги 6 «реальном будущем». На самом деле исчезли и новые конструкты в будущем описываемом.
Рассмотрим частный, но практически важный случай, когда автор создает такой измененный мир, в котором ему хотелось бы жить (земной рай) или в котором он жить боится (земной ад). В рамках европейского сознания и тот, и другой вариант принято смещать во времени: речь идет про описываемое будущее, которое авторы с большим или меньшим на то основанием соотносят с реальным.
Второй парадокс футурологии гласит, что структура «земного рая» полностью исчерпана текущей Реальностью.
Варианты утопий многообразны, но основных идей всего три: меняется материальный мир, человек или поле связей (общество).
Соответственно возникают «утопии потребления», «негуманоидные модели» и «социальные утопии».
Материальные утопии носят наиболее древний характер и зафиксированы в сознании на уровне архетипов. Они пришли из времен, предшествующих неолитической революции, и были порождены страхом голодной смерти, который десятками тысячелетий определял все человеческое существование. Оказывается, что при всем якобы неисчерпаемом богатстве человеческих потребностей материальные утопии добавляли в мир всего лишь три элемента: а) материальное изобилие, воспринимаемое прежде всего как изобилие продуктов питания; б) возможность «облететь весь мир за полчаса», реализующая стремление к познанию, которое, видимо, заложено в человеке на том же архетипическом уровне, что стремление к выживанию или инстинкт продолжения рода; в) способность летать (здесь можно только вспомнить клопа- говоруна: «несомненно, проистекающая из зависти к нам, насекомым»).
Неожиданно выяснилось, что к исходу XX столетия все эти задачи удовлетворительно решены в текущей Реальности и более не требуют художественного анализа и отнесения к другому времени/обобщенному пространству. Более того, появление виртуальной вселенной открыло путь к достижению совсем уж немыслимого «материального рая».
В современных развитых странах материальной деятельностью занимается менее 25 % населения, причем эта цифра имеет тенденцию к быстрому сокращению. Допустим, возникнет цивилизация, в которой отношение материальной деятельности к информационной намного меньше единицы. Такая цивилизация может построить «вселенную высокой виртуальности». Находясь в ней, нельзя будет никаким экспериментом определить, пребываешь ли ты в реальном мире или же в виртуальности.
Понятно, что «вселенная высокой виртуальности» может быть создана под конкретного человека и обеспечивать для него не просто «земной рай», но именно тот, который нужен именно этому человеку. Цивилизация распадается на множество индивидуальных вселенных; общество образуется их пересечением.
Пожалуй, такой мир — предельный случай «материально-технической утопии». Он может быть построен в текущей Реальности лет через двадцать — двадцать пять.
«Материальная утопия» нашла свое художественное воплощение в произведениях Г. Гуревича «Мы из Солнечной системы» и Д. Симмонса «Падение Гипериона». Пример, менее известный, но в чем-то даже более четкий — «Незнайка в солнечном городе» Н. Носова.
На границе между «материальными» и «негуманоидными» системами лежит проблема личного физического бессмертия.
Однако человечество всегда настороженно относилось к этой теме, и желание существовать вечно в одном физическом теле не прослеживается даже в архетипах. «Негуманоидные» или «квазигуманоидные» утопии — это отдельный жанр. Глобальные изменения человека сразу же выводили произведение за рамки читательского восприятия. Что же касается изменений локальных (увеличение скорости мышления,
