нам на Белый (пока еще Белый) континент. Исключение сделали только для группы из Кембриджа да еще Географического факультета МГУ. Остальные платили. Крику насчет нашего «стремления нажиться на чистой науке» хватало. Мы молчали, пожимали плечами и ждали, когда нам отстегнут. И нам, пошумев, отстегивали.
Шимашевич первым выступил против поблажек и скидок, пожелав иметь такую лупу, в которую можно рассмотреть «чистую науку», никак не связанную с коммерцией или политикой. «Брать и брать! - бушевал он, впервые на моей памяти выйдя из себя. - Пусть грантодатели раскошеливаются!..»
Мы и брали.
Лично мне большим утешением служило то, что немало «научных экспедиций» создавалось просто- напросто в качестве прикрытия для шпионской деятельности на нашей территории. Они явно сколачивались наспех и не очень-то умело маскировались. С таких мы драли деньги с особенным удовольствием - у них спонсоры богатые.
Нам кричали в лицо, что мы нарушаем Вашингтонский договор, - мы улыбались и заявляли, что никакого нарушения нет. Разве мы запрещаем исследовать континент? Нет, нисколько. Разве мы хоть кого-нибудь выставили вон, кроме метеоритчиков, нарушивших наши законы? Нет. Ни одного человека. Мы не ограничиваем свободу перемещения по Антарктиде - платите деньги и перемещайтесь себе на здоровье!
Однажды в Мак-Мёрдо приземлился транспортный «Геркулес» с хорошо экипированной научной группой на трех вездеходах. В оплате было высокомерно отказано. Пришельцы внаглую принялись разъезжать по территории станции, вмешиваться в работу наших американских соотечественников и, судя по всему, планировали поход куда-то в сторону Эребуса.
Справились с ними просто: блокировали их вездеходы нашими, так что они не могли двинуться ни вперед, ни назад, и все планы научной экспедиции полетели к черту. Пришельцы продемонстрировали оружие - американские антаркты тоже, причем последние имели численный, моральный и технический перевес.
Конечно, нас тут же обвинили на весь мир во всех смертных грехах. В ответ мы заявили, что регулировка дорожного движения не является обязанностью правительства страны, что каждому водителю доводилось стоять в «пробках» и что лучшее лекарство от раздражения - терпение. Наглецы на вездеходах терпели двое суток, после чего погрузились в самолет и отбыли восвояси.
Не исключено, что они сели неподалеку на куполе и все-таки добились своего. К сожалению, у нас не было технических возможностей отслеживать полеты над нашей территорией. Радары для полевых аэродромов, привезенные Моисеем Соломоновичем, работали надежно, но имели смешную «дальнобойность». О радарной службе, перекрывающей хотя бы побережье, оставалось только мечтать.
Непрухин божился, что это лишь вопрос времени. Я отвечал этому оптимисту, что достройка Великой Китайской стены тоже была когда-то вопросом времени -нескольких столетий, если я не ошибаюсь. Шимашевич погнал два катера на Филиппины за комплектующими от списанного радара международного аэропорта; впоследствии обещал закупить новьё и нанять толковых инженеров. Тем временем Непрухин собирал «на коленке» самопальный локатор, надеясь с его помощью обнаруживать самолеты хотя бы за сто-двести километров от Новорусской.
А кроме того, мы установили пошлину на вывоз изделий высоких технологий. Хотите ввезти к нам аппаратуру любого назначения - пожалуйста! Она нам нужна. Особенно приветствуются излучатели большой мощности. Желаете вывезти ее обратно - извольте платить. Одному умнику из Гринпис, который назло нам разбил кувалдой несколько научных приборов и разбросал их исковерканные детали по леднику, мы выставили такой счетец за загрязнение уникальной антарктической природы, что больше такие случаи не повторялись. Умнику пришлось задержаться у нас до тех пор, пока за него не поручилось его руководство. И действительно, со временем рассчиталось с нами до копеечки.
Нас обзывали крохоборами, махровыми эгоистами и узурпаторами. Что ж, это было правдой. Хуже того: через нашу таможню нельзя было прорваться, не дав клерку на лапу. То же самое с въездными визами: желающих въехать к нам мурыжили до тех пор, пока они не соображали, что надо отстегнуть энную сумму поверх легальных сборов. И только после этого они получали визы - распечатанные на обыкновенном принтере разрешения на въезд, украшенные фирменной печатью той или иной антарктической станции.
Поначалу дело со взятками шло туго - мало кто из полярников мечтал о карьере нечистого на руку клерка. Пришлось выбирать взяточников жребием и заставлять их непрерывно повышать квалификацию.
А взятки шли в общий котел. В доходной части нашего бюджета фигурировала статья «добровольные пожертвования» - необходимый эвфемизм, сами понимаете. Доход стабильный, хотя и небольшой, но ведь курочка по зернышку клюет.
Впрочем, время от времени приходили действительно добровольные пожертвования.
Радар-то мы поставили и привели в действие, однако нам надо было иметь сотню таких! Плюс дизельные электростанции, чтобы кормить технику электричеством не за счет вымерзания жилых помещений. Плюс топливо для электростанций. Плюс листовое железо и сварочное оборудование для постройки новых топливо-хранилищ. Плюс запчасти к самолетам и вездеходам. Плюс еще много чего. Нам требовалось столько разнообразной техники и всевозможных материалов, что самые невозмутимые из нас приходили в ужас, а список насущно необходимого не уменьшался, а непрерывно рос!
С закупками же дело обстояло неважно. Кое-что до зарезу необходимое удавалось купить только через посредников, дерущих с нас втридорога. В их число входили как фирмы, самораспадающиеся немедленно по заключении сделки, так и «физические лица» - чаще всего коричневые и обмотанные бурнусами, ибо то были лица арабских шейхов. Даже не знаю, сколько беговых верблюдов и жокеев-китайчат сумели приобрести эти вожди бедуинов на свои грабительские проценты! Но много.
Стадо верблюдов. И роту китайчат, не считая всяких прочих кхмеров.
Случались и осечки. Некий жучок по имени Джулио Коззи надул нас, взявшись поставить пятьсот катушек оптоволоконного кабеля, насущно необходимого нам для связи, если эфир забьют помехами. Нет, этот самый Коззи не смылся с деньгами - он, прикарманив стопроцентную предоплату, нагло заявил, что его фирма (он сам, стол, две табуретки и престарелая секретарша) строго придерживается резолюции ООН о торговом эмбарго, и предложил нам решить спорные вопросы в суде. Так сказать, цивилизованно. Как будто хоть один «цивилизованный» суд на Земле, кроме нашего, антарктического, принял бы нашу сторону!
Ловкач плохо знал Шимашевича. «Коззи! - вне себя кричал Непрухин. - Коровви! Свинни!» - и ругался черными словами по адресу как итальянского прохвоста, так и самого Шимашевича. Непрухин тоже плохо знал последнего.
Зато Шимашевич не ругался и не отругивался. Неделю спустя Коззи выпрыгнул из окна своего офиса на сорок седьмом этаже - о, разумеется, совершенно добровольно! - и вошел в соприкосновение с дорожным асфальтом со скоростью, исключающей дальнейшую жизнедеятельность. Оставленная им записка гласила по-итальянски: «Дяденька, я больше не буду!» - и отражала сущую правду.
Следы борьбы отсутствовали, никаких посетителей в офисе не было, никаких угроз в свой адрес несчастный не получал. Следствие, не в силах доказать причастность наймитов Шимашевича, пришло к выводу о самоубийстве на почве длительной депрессии и нервного истощения.
Охотников нажиться на нас - фирм-однодневок с адресом типа «поворотя на двор, свернуть от мусорного бака налево к двери сарая, стучать три раза» - было предостаточно, но после случая с Коззи и еще двух-трех подобных происшествий охота обманывать нас пропала у большинства напрочь.
Мы получали - и тратили, порой неправдоподобно много. Любой гад-перекупщик мог содрать с нас три шкуры - и драл. Швейцарски-антарктическая фирма, возглавляемая папой-Шимашевичем, открыла нам кредит из пятнадцати процентов годовых. Мы и тому радовались, деваться нам было некуда. С доброй улыбкой на лице Шимашевич загонял нас в беспросветную кабалу. Вряд ли он мечтал о номинальной власти над Антарктидой и антарктами - да и зачем? Его вполне устроила бы власть реальная, без громких титулов, дипломатических протоколов и прочей мишуры.
Никаких денег мы и не видели, а долг рос и рос. Закупки большей частью шли через Шимашевича и его подручных, деньги переводились из банка в банк и заносились в графу «внешний долг» нашего бюджета. До поры до времени никто из нас не желал думать о том, что будет, если завтра нам закроют кредит и
