– Не знаю, - пробурчал я. - Тут сперва хорошенько поразмыслить надо…
Коган печально вздохнул - э-хе-хе…
– Выходит, мы в вас ошиблись. Тогда примите наши извинения. Само собой, весь ущерб будет вам компенсирован. Мне дано право выписать вам от имени руководства кругленькую сумму в виде компенсации. Будете себе довольны. Думаю, ничуть не меньше получите от Шимашевича.
Я сказал, куда и на какой срок ему идти со своей компенсацией и Шимашевичем. Хотя нет, Шимашевич пусть вернется и окажется в пределах досягаемости. Убью.
Друг-приятель! В бане парились, пиво пили… Почему я решил, что набоб пытается меня приручить? Ему, оказывается, просто-напросто хотелось посмотреть вблизи на того, кого он назначил на роль наживки для крупной рыбы! Сволочь. Извращенец. И мы хороши - не послали его с самого начала на все четыре стороны, на тридцать два румба!..
– Ладно… А кто подал идею меня выручить? Готов спорить на свою компенсацию - не Шимашевич!
– Не спорь - проиграешь, - встрял Шеклтон. - Он и одобрил, и оплатил.
– Ушам не верю. С какой стати?
– С такой, что в Италии тебя мог исследовать более сильный гипнотизер и заподозрить подделку. Шимашевич - умный и… как сказать?.. дальнозрячий?
– Дальновидный?
– Вэтс райт. Он не приказал ликвидировать тебя. Ему незачем с нами ссориться. Освободить тебя невредимым было сложнее и дороже, но Шимашевич на это пошел.
– Он таки очень себе не филантроп, - просветил меня Коган. - Что до денег, то он, как обосновался в Антарктиде, гораздо больше заработал себе на биржевой игре, чем потратил на нас. Чего проще, когда первым узнаешь новости! Шимашевич - это голова! Ну да, он таки сыграл на себя лично, но также и на Свободную Антарктиду. В данном случае интересы полностью совпали. Как прикажете убедить противника в том, что он сделал глупый ход? Естественно, следует скормить ему дезинформацию и позаботиться, чтобы он ее полностью усвоил. Надежнее всего подсунуть противнику человека, свято убежденного в правдивости «дезы». Таки лучше всего на эту роль подходил кто-нибудь из второстепенного антарктического начальства, а учитывая фактор места - один из членов вашей делегации.
– То есть я?
– Любой из нас, - «принял мяч» Шеклтон. - Возможно, Шимашевич выбрал тебя потому, что именно тебя он просчитывает лучше других. Вы ведь дважды соотечественники…
– Это ненадолго.
Шеклтон заморгал.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Я больше не антаркт.
На лице Кацуки остекленела ни черта не значащая улыбка. Чаттопадхъяйя поморщился. Коган закряхтел. А Шеклтон признался:
– Что-то я не понимаю…
– Зато я все понимаю. Ерема, мы с тобой провозгласили независимость, чтобы стать свободными людьми в свободной стране. Я настоял на непосредственной демократии - самой либеральной из всех систем. Я стал бы анархистом, если бы верил, что анархия - мать порядка. Мне и в страшном сне не могло привидеться, что наше государство будет играть людьми точно так же, как это делается везде! Спасибо, хватит. Я приехал и схожу с поезда.
– А я думал, что мы провозгласили независимость, чтобы Антарктиду не раздергали на части, - сказал Шеклтон.
– Все равно, что ты думал.
– Жаль. Что ж, если наше дело ничего для тебя не значит…
Он вздохнул и замолчал. Коган только развел руками. И они вышли, все четверо, оставив меня злиться в одиночестве. Гордо удалились, можно сказать. С таким видом, как будто я был во всем виноват.
Да с какой стати я должен безропотно позволять государству ставить свои интересы выше моих? Что я им - винтик какой? Или недруг, или посторонний, которого не грех разыграть втемную?
Кой черт! Конечно, я согласился бы пережить то, что пережил, ради общего дела. Но добровольно! И только если бы сам понял, что иного выхода просто нет. Но ни в коем случае не так, как сделали они…
А если нельзя иначе?
Иногда становится просто стыдно за свою принадлежность к человечеству. Только оно могло выдумать такую прорву ситуаций, когда успех можно купить исключительно подлостью, и придумало для подлости массу эвфемизмов. Нет, не надо мне такого успеха.
Мне - да. Имею право отказаться. А Антарктиде?
Спустя какое-то время я устал скрежетать зубами и переменил позу, чтобы наблюдать в окно кусочек пейзажа. Пейзаж был - во! Заглядение. Сначала мне казалось, что природа попросту насмехается надо мною, а потом я, как ни странно, поддался ее очарованию, стал понемногу успокаиваться и уже начал задремывать, когда услышал визг тормозов подкатившей к дому машины.
Кто еще пожаловал? Швейцарская полиция? Спецслужбы с группой захвата? Очень может быть.
А когда я услышал доносящиеся из гостиной голоса, то не встал с постели, не вскочил и даже не выпрыгнул - телепортировал, что ли. Как был, неглиже. И ухитрился устоять на своих двоих, придерживаясь только за воздух.
– Генка!..
– Папка!!!
Дети опередили Валю и с разбегу повисли на мне - к счастью, симметрично, так как малейший крен вогнал бы меня в пике. А Валя обняла всех троих, расцеловала меня так, что потемнело в глазах, и заголосила:
– Генка, мы так боялись за тебя, так боялись… И сначала, и потом, и особенно когда передали, что ты пропал…
– Ошиблись, - прохрипел я, силясь вдохнуть под всей этой грудой. - Бывает.
– Мы так и поняли, когда один человек оформил нам выезд. Быстро-быстро, я даже не поверила, что такое может быть. И квартиру через него продали в два дня и по хорошей цене…
– Папка, а мы теперь тоже антаркты!
– Пап, когда мы поедем в Антарктиду?
– Что-о?
– Пап, ты у нас самый крутой!
Краем глаза я заметил Ерему Шеклтона. Он стоял - рот до ушей - и делал мне какие-то знаки. Похоже, они означали: «Благодарить не надо. И еще имей в виду: ты нам никаких заявлений не делал, мы ничего не слышали».
А ну вас всех! Когда приходит счастье, надо просто быть счастливым, а дела текущие решать в порядке очереди…»
К исходу вторых суток после потери трактора Непрухину стало ясно: пешком до Солнечного не дойти.
Ночи были ужасны. Ни луны, ни звезд, одна лишь светящаяся стрелка компаса. Одиннадцать часов полной темноты и летящего снега. Двое бредущих в обнимку, как пьяные. Черепашье движение в замороженной бесконечности. Пурга то затихала ненадолго, то принималась выть с новой силой. У пурги было очень много терпения.
Да… Экватор…
Непрухин отдавал себе отчет: в прежние околополюсные времена Антарктида уже убила бы их с Женькой. Любой поход в мае месяце считался безумием, а пеший - просто самоубийством.
И не только считался, но и являлся в действительности. Исключений из правила что-то не припоминалось.
Сейчас, конечно, было легче. Особенно днем. По прикидке Непрухина, в светлое время им удавалось
